– О, нет, бедная горлица, – восклицает Хелен, бросаясь внутрь кладовки, и выходит, осторожно неся в ладонях исхудалую горлицу с темным кольцом на шейке. – По-моему, у нее сломано крыло.
Кирстен берется за ржавый топор, стоявший в углу.
– Я ею займусь, – говорит она.
– Нет… я не дам тебе. – Хелен прижимает птицу к своей пышной груди.
– Что ты сказала? – рявкает Кирстен.
– Я хотела сказать… что позабочусь о ней. – Хелен тут же смягчает тон. – Ты даже не будешь знать, что она тут.
– Мне всегда хотелось иметь ручную птичку или зверька, – вступает в разговор Молли, гладя горлинку по коричневой головке. – Я тебе помогу.
– Я тоже, – подает голос Люси.
Вскоре Хелен окружают девушки, желающие принять участие в заботе о птичке.
– Что ж, ладно, – говорит Кирстен, прислоняя топор к стене. – Все, что угодно, лишь бы вы заткнулись. Но я терпеть не могу птиц.
– Значит, тебе придется к ним привыкнуть, – бормочет кто-то в толпе.
Кирстен резко разворачивается.
– Кто это сказал?
Мы стоим, стараясь подавить смех. Всем известно, что ее будущий муж обожает мучить хищных птиц. Думаю, последнюю реплику подала Марта, но я не могу быть в этом уверена. Возможно, все дело лишь в том, что мы измотаны долгой дорогой, но мне почему-то кажется, что это самая смешная вещь, которую я когда-либо слышала. Однако наша веселость быстро проходит, когда мы переносим припасы в кладовку и, раскладывая их по полкам, вдруг осознаем, что нам дали совсем мало еды.
Пересчитав то, что у нас есть, девушки напрягаются. Нам приходится подсчитывать все вслух, говоря хором, как когда мы учили арифметику в самый первый год в школе. Только теперь мы считаем не четки, а съестные припасы, которыми должны будем питаться весь предстоящий год. Оказывается, что еды в обрез, однако, как с явным удовольствием замечает Кирстен, не все из нас смогут дожить до конца. Казалось бы, осознание беды должно всех сплотить, но вместо этого у меня складывается такое впечатление, словно друг с другом нас связывает только непрочная нить – один неправильный шаг, одно несправедливое обвинение, и она порвется.
Собрав сухие ветви, нападавшие с деревьев, растущих у самой ограды, я пытаюсь научить остальных правильно разводить костер – этому меня научил отец, – однако они почти не проявляют интереса. Лишь некоторые слушают меня со вниманием – в основном это девушки, которым по возвращении придется работать: Хелен, Марта, Люси, – Кирстен же и ее присные, похоже, раздражены тем, что я докучаю им такой рутиной.
Интерес у них пробуждается, только когда Гертруда вызывается готовить еду.
– Она не может готовить еду… из-за нее еда станет грязной, – говорит Тамара.
Все начинают возбужденно перешептываться, обсуждая эту тему, но Гертруда не обращает на них ни малейшего внимания и просто достает из колодца новую порцию воды. Быть может, она уже настолько привыкла к тому, что ее оскорбляют, что даже не беспокоится. Но это раздражает меня.
– Первыми еду будем готовить Гертруда и я. А если кому-то это не нравится, готовьте себе сами, – злюсь я, и они затыкаются.
Что бы она ни сделала, нет никакого смысла наказывать ее и здесь. В этом месте мы все – и те, у кого есть покрывала, и те, у кого их нет, и грешные, и святые – равны перед лицом смерти.
Остальные снова обсуждают тему волшебства – то, как оно, по их мнению, будет проявляться у них, – а мы с Герти готовим ужин. Он скуден: только бобы с чуточкой бекона, чтобы придать им приятный вкус, но когда мы начинаем есть, более всего ощущаем не бекон, а колодезную воду, имеющую едкий земляной привкус, который еще долго остается во рту. Я оглядываюсь по сторонам, и мне приходит в голову, что нам повезло, что здесь вообще соизволили выкопать колодец.
Мы ужинаем молча – болтовня прекратилась, и мы прислушиваемся к шумам, которые доносятся из-за ограды. К звукам наших ложек, скребущих оловянные миски, и треску огня примешиваются шелест листьев и плеск лижущей бе – per озерной воды. Но нас будоражит не это, а отсутствие звуков, которые издают перекликающиеся беззаконники. Здесь ли они? А может быть, они как раз и хотят уверить нас в том, что рядом их нет? Может быть, именно так они и выманивают нас за ограду?
Мои мысли то и дело возвращаются к беззаконнику, с которым я столкнулась по дороге сюда. У него был такой взгляд – как вспомню, так и сейчас по телу бегут мурашки. Он мог бы преспокойно убить меня тогда, но почему-то не убил. Не понимаю, что его остановило. Правда, с другой стороны, я не до конца уверена, что он и впрямь был реален. Ведь здесь, среди этих лесов, завеса, отделяющая наш мир от неведомого, так невероятно тонка.
По становью проносится ветер, раздувая пламя костра.
– Интересно, они там? – говорит Нанетт, уставясь на лес.
– Кто? – спрашивает Дина.
– Призраки, – отвечает Дженна.
Кэти плотнее запахивается в плащ.
– Я слыхала, что это души девушек, которые погибли в здешних местах.
– Кэти знает, что говорит, – шепчет мне Хелен, держа на коленях воркующую горлинку. – Трех ее сестер убили беззаконники.
– И не все они добрые духи, – добавляет Дженна.
– Что ты хочешь этим сказать? – спрашивает Мег.
– Те, кто не обрел жениха, а потом исчез, даже после смерти не теряют своего волшебства.
Хотя дома, в округе, нам и запрещалось говорить о годе благодати, похоже, каждая из нас что-то слышала о нем. Быть может, это правда, быть может, ложь, а возможно, смесь правды и лжи. Мне кажется, что если мы сложим все это воедино, то получим связную картину, но слишком уж все эти сведения туманны. Все равно что пытаться ухватиться за дым.
– Когда здесь находилась моя сестра, среди девушек была одна, которой досталось покрывало и которая потом пропала, – говорит Нанетт. – Тогда ее год благодати уже близился к концу. Бедняжку преследовал призрак, он мучил ее на каждом шагу. То, проснувшись поутру, она обнаруживала, что кто-то расплел ее косу, то конец ленты оказывался привязан к ноге. То она слышала во тьме шепот. В конце концов она отправилась в лес, чтобы встретиться со своей мучительницей лицом к лицу – и не вернулась. Ее тело так и не нашли.
– Ты говоришь об Ольге Ветроне? – шепчет Джессика.
Нанетт кивает.
Меня знобит. Это была та самая девушка, ради которой Ханс вступил в стражу. Никогда не забуду, какое у него было лицо, когда он пришел в тот день на площадь, а потом смотрел, как маленькую сестренку его возлюбленной изгоняют в предместье.
Со стороны ворот доносится глухой стук. Несколько девушек взвизгивают, у других спирает дыхание, и все до единой вскакивают, напрягшись. Рядом с нами
