Я пытаюсь решить, как себя повести, что в данном случае будет лучше, когда мизинец Гертруды крепко обвивает мой. Это прикосновение застает меня врасплох.
– Пойдем, Тирни, – говорит она. Я потрясена ее решимостью, но рада ей.
Со стороны Кирстен и остальных невест нехорошо кичиться своими покрывалами – ведь для большинства тех, у кого их нет, это трагедия. И это не только жестоко, но и глупо. Ведь девушек без покрывал больше, чем девушек с ними.
Разобрав железные кровати, сложенные в углу, девушки из нашей группы тащат их к другой стене. Металлические ножки царапают дубовый пол, и от этих звуков меня бросает в дрожь. Я невольно думаю о тех, кто спал на этих кроватях до нас. Было ли им так же страшно, как и нам? Что с ними произошло?
Проходит несколько минут, и я вижу, как Дженна что-то шепчет Кирстен.
– Ну, хорошо, – с тяжелым вздохом говорит та. – Все, кроме Тирни и Герти, могут перебраться на нашу сторону, только не слишком близко.
Марта и остальные девушки, не получившие покрывал, переглядываются. Я ожидаю, что все ухватятся за это предложение и начнут перетаскивать свои кровати, однако вместо этого они не сдвигаются с мест и раскладывают одеяла и подушки из своих вещмешков там, где стоят.
Меня обдает уже знакомый мне жар, но на сей раз это не гнев. В этом простом молчаливом бунте девушек есть нечто, дающее мне хоть какую-то надежду.
Матраса у меня нет, и, достав из вещмешка одеяло и подушку, я кладу их на голые пружины. Я нахожу кожаную плетенку – такими стражники в конюшне украшают рукоятки хлыстов, которыми погоняют коней.
– Ханс, – шепчу я, проводя пальцами по искусно сделанной плетенке. Я знаю – ее сплел он. Возможно, что он положил эту штуку в мой вещмешок, когда стражники подвезли нагруженные тачки к воротам, но что, если он сделал это перед тем, как перебросить вещмешок через ворота? И волшебство Кирстен тут ни при чем?
Глава 19
Девушка с красным цветком на сердце опять ведет меня по лесу, но на сей раз он выглядит не так, как прежде.
Деревья сделались выше, птицы поют по-другому, и даже шум воды стал иным – это не журчание реки, а плеск. Я помню этот звук – так волны накатывали на галечный бе – per здешнего озера, когда мы прибыли на остров.
– Где мы? – спрашиваю я, споткнувшись о скользкий камень. – Будет ли собрание?
Она не отвечает, а просто продолжает быстро идти вперед, пока не доходит до ограды, сделанной из кедровых бревен.
Вытянув руки вперед, она упирается в бревна руками, и ограда начинает рушиться.
Я не вижу, что находится на другой ее стороне, зато слышу – оттуда доносится тяжелое дыхание.
– Не надо, – говорю я и тяну незнакомку назад. – Там беззаконники. Они поджидают нас.
Она оглядывается через плечо, и меня пронзает взгляд ее серых глаз.
– Я знаю, – шепчет она.
* * *Я просыпаюсь, чувствуя, что у меня перехватило дыхание. Проходит не меньше минуты, прежде чем я наконец понимаю, где нахожусь.
Повернувшись на бок, я вижу перед собой Гертруду – она смотрит прямо мне в глаза. Что значит это выражение на ее лице? Я не знаю. Прежде я никогда к ней не приглядывалась. Она казалась мне невзрачной, этаким перепуганным кроликом в логове волков, но на поверку Гертруда отнюдь не так проста.
– Тебе снился сон, – шепчет она.
– Да нет же, нет. Я просто разговаривала сама с собой.
– Полно. В снах нет ничего плохого.
– Но ведь… – Я оглядываюсь по сторонам, чтобы проверить, не слышал ли нас кто-то еще.
– Ты же знаешь, что бы ни случилось во время года благодати, это останется здесь, в становье, и никуда не уйдет.
Она говорит это таким тоном, что я начинаю гадать: не женщины ли придумали это правило? Не для того ли, чтобы мужчины не могли их осудить?
– А ты видишь сны? – спрашиваю я, с трудом выдавив из себя это слово.
– Кажется, когда-то я видела, – вместо Гертруды отвечает Хелен, лежащая на кровати, которая стоит с другой стороны от меня.
Я поворачиваюсь к ней и вижу, что она сидит, подтянув колени к груди – точь-в-точь как моя младшая сестренка Пенни во время грозы.
– Но моя мать положила им конец, – добавляет Хелен и, откинув одеяло, проводит кончиками пальцев по шрамам на стопах.
Я вспоминаю свою собственную мать. Она знала, что мне снятся сны, но никогда меня за них не наказывала. Прежде я об этом как-то не думала.
– А что тебе снится? – спрашивает Гертруда.
Я думаю: может, сказать им, что мне снятся лошадки и красивый муж? Но не могу заставить себя выговорить такую чушь. Наверное, до этой минуты я сама не осознавала, как мне хочется открыть свой секрет… ощутить духовную связь с кем-то, принадлежащим к тому же полу, что и я… иметь подруг. Возможно, они мне поверят. А возможно, и нет. Но я должна рискнуть.
– Мне снится одна девушка. – Я смотрю на Гертруду, потом на Хелен, пытаясь понять, что означают выражения их лиц.
– О, – говорит Хелен, заливаясь смущенным румянцем.
– Нет, речь не об этом. – Внезапно становится неловко за себя.
– Продолжай, – шепчет Гертруда.
– У нее такие же глаза, как у меня, но волосы темные и подстрижены совсем коротко. Под правым глазом у нее красноватая родинка. Поначалу я думала, что она, вероятно, моя единоутробная сестра, живущая в предместье…
– Так вот почему ты остановилась, чтобы посмотреть на тех женщин, – говорит Гертруда.
– Да, – шепчу я, удивляясь ее наблюдательности. – Но ее там не оказалось.
– А что эта девушка делает в твоих снах? – спрашивает Хелен, прижимая к шее горлинку.
– Обычно она ведет меня по лесу на собрание.
– Какое собрание? – спрашивает Марта, приподнявшись на локте.
Мне хочется остановиться, закрыть рот на замок, но я гляжу на ее нетерпеливое лицо и думаю: «Да что мне терять?»
– Собрание жен, служанок, работниц и даже женщин из предместья – они все собрались вместе, приколов к груди, над самым сердцем, красный цветок…
– Какой цветок? – громким шепотом спрашивает Молли, лежащая через две кровати от меня.
Я оглядываюсь по сторонам и вижу, что девушки, не имеющие покрывал, смотрят на меня отовсюду, прислушиваясь к каждому произносимому мною слову.
– Это цветок без названия. У него пять крошечных лепестков и ярко-красная сердцевинка. В нем есть что-то знакомое, хотя я не могу сказать, где видела его прежде. Но мне кажется, что, когда вешали миссис Фэллоу, он был у нее в руке. И, по-моему, я
