То ли у меня все еще продолжается бред, хотя жар и спал, то ли я опьянела от свежего воздуха, но, когда он убирает свою руку, мои пальцы повисают в пустоте, и мне хочется вновь ощутить его прикосновение.
Весна
Глава 50
Зима, явившаяся, как грозный лев, ушла, как смирный ягненок. Яркое солнце растопило снег, в лесу поют птицы, пахнет зазеленевшей листвой, и прибывает луна. Каждый вечер через люк в крыше я вижу, как она растет, и то же самое происходит с моими чувствами – чувствами, которые мне внушает Райкер. Иногда, когда я гляжу на него, кажется, что я могу все, могу вдохнуть как можно больше воздуха – это больно, но мне не хочется избавляться от этого чувства.
Чтобы было чем заполнить время, чтобы занять разум и руки, мы с Райкером перебрасываем друг другу кинжал. Поначалу я с трудом сжимала его рукоять, но мало-помалу навострилась, и теперь довольно хорошо владею им. Ловко. Еще я начала помогать Райкеру заряжать капканы – это требует искусных пальцев и твердых рук. Какая ирония – по словам Райкера, из меня бы вышел неплохой беззаконник.
Когда он уходит на охоту, я упражняюсь в том, чтобы нормально стоять, ходить, заставлять ноги работать, но это также и предлог для того, чтобы исследовать жилище Райкера. Он аккуратен, и каждый уголок этого места служит какой-то цели, но то тут, то там я нахожу что-то личное. Маленькие фигурки, которые он вырезает из дерева, когда тоскует по дому. В конце охотничьего сезона он относит их своей семье, а затем начинает вырезать новые, отмечая, как за минувший год выросли его сестры.
По вечерам мы часами говорим обо всем и ни о чем. Он рассказывает мне про целебные травы, а я ему – про язык цветов. Он немного знает об этом от второго беззаконника – это то единственное из жизни округа, от чего мать Андерса все же не отказалась.
Бывают дни, когда мне достаточно просто постоять под открытым люком в крыше, чувствуя, как весна наполняет мое тело силой, но бывают и такие, когда меня обуревает желание обследовать окрестности, побыть наедине с собой. Ни перед кем не отчитываться, никому не подчиняться. Но ведь такого никогда не бывало со мной. Мы все перед кем-то отчитываемся, кому-то подчиняемся.
Мы с Райкером договорились, что, поправившись, я вернусь в становье.
Я поправилась, однако я все еще здесь.
Заслышав, как он ступает на нижнюю ступеньку приставной лестницы, я ложусь в кровать и изображаю немощь. Я говорю себе, что делаю это ради того, чтобы выжить – ведь здесь есть теплая постель, еда, защита, но на самом деле я понимаю, что дело не только в этом. Дело в Райкере.
Мне неизвестно, какой у него любимый цвет или религиозный гимн, не знаю я и что он больше любит – голубику или ежевику? – но зато я хорошо помню, как он сжимает зубы, когда погружается в раздумья, как вздымается его грудь, когда он засыпает, как затихают его шаги, когда он уходит в лес, и как пахнет его кожа – озерной водой и сосной.
Мы происходим из совершенно разных миров, но я ощущаю такую близость к нему, какой не ощущала ни к кому.
Мы не говорим ни о будущем, ни о прошлом, так что нам нетрудно притворяться друг перед другом. Когда Райкер уходит на охоту, я говорю себе, что он отправился на работу – быть может, на соседний остров. А иногда уверяю себя, что мы с ним находимся в ссылке – это не так уж далеко от истины – но даже такие мысли опасны.
В сумерки, в это призрачное время между реальностью и сновидениями – вот когда мне бывает больнее всего. Ибо тогда каждый из нас видит правду – истинное положение дел.
В моменты слабости я ловлю себя на мысли, что фантазирую о будущей жизни, жизни, в которой мы будем вместе. Мы могли бы тайно встречаться в северных лесах каждый год – в день, когда женихи подымают покрывала с лиц невест, но я знаю – этого нам было бы недостаточно. А еще это невозможно.
Правда заключается в том, что, если я не вернусь домой в конце года, моих сестер вышлют в предместье. Если Райкер пропадет без вести, его семья не получит причитающейся ему платы. Тогда они будут голодать.
А ни я, ни Райкер никогда не причиним зла тем, кого любим.
Поэтому я запрещаю себе мечтать о нашем будущем. Это необходимо прекратить – сейчас же.
* * *Сегодня вечером, вернувшись, он снимает свой саван, сапоги, пояс, на котором висят ножи, стягивает с себя рубашку и вешает ее у очага, после чего останавливается. Вероятно, удостоверяется в том, что я сплю, прежде чем расстегнуть штаны. Я закрываю глаза и стараюсь дышать как можно ровнее. Но, услышав, как его штаны падают на пол, я снова их открываю. Помню, как испугалась, когда впервые увидела Райкера голым – тогда в шрамах на теле я разглядела склонность к насилию, а в развитых мускулах – грубую силу, теперь же я вижу нечто иное. Вижу силу, но также и умение держать ее в узде, вижу шрамы, но также и обещание наслаждения.
Он наклоняется надо мною и прижимает руку к моему лбу. То ли по привычке, то ли из желания лишний раз коснуться меня. Что бы это ни было, я не против.
Я шевелюсь, делая вид, что просыпаюсь.
Райкер тут же сдергивает с кровати одну из шкур и прикрывается ею.
– Надеюсь, я тебя не напугал, – говорит он, и его щеки покрываются румянцем.
– Ты меня не пугаешь, – шепчу я.
И я смотрю на него, а он на меня, и это мгновение превращается в нечто особенное.
– Райкер, ты там? – Неожиданно разделяющее нас пространство пронизывает голос, доносящийся снаружи.
Он прижимает палец к моим губам, но вряд ли я смогла бы издать хоть какой-то звук, даже если бы и хотела.
И только когда мы слышим, как нижняя ступенька приставной лестницы начинает громко скрипеть, Райкер наконец бросается к бизоньей шкуре.
– Прости, Андерс, я спал. – И, бросив на меня извиняющийся взгляд, исчезает.
– Теперь ты прикрываешься этим? – непринужденным тоном спрашивает Андерс, очевидно глядя на друга.
– А, ну, да. – Райкер нервно смеется.
– Нед добыл одно у восточной части ограды.
Я напрягаюсь, словно натянутая струна. Стало быть, вот что означало карканье, которое мы слышали накануне.
– На нем почти не было мяса, но теперь Нед все равно обеспечен на всю оставшуюся жизнь. Ты столько всего пропустил. Проспал уже шестнадцать штук.
– Шестнадцать, –
