После такого прямо руки опускались. Хорошо ещё, что сумели встать на довольствие в местной авиароте, а то бы совсем грустно было. На следующий день снова по собственной инициативе вылетели на разведку. Пофотографировали, для чего приходилось снижаться и рисковать нарваться на ружейно-пулемётный обстрел с земли. И снова с проявленными и отпечатанными снимками вернулся в штаб. Уже закрывая за собой дверь, успел заметить краем глаза, как мои снимки были небрежно брошены на стол. В придачу к точно таким же вчерашним. Это что? Их даже не смотрели? И я разозлился, развернулся и направился к командующему.
Пришлось долго ждать приёма и лишь в конце дня удалось пробиться к генералу.
Что сказать? За это время я успел несколько остыть и трезво оценить сложившуюся ситуацию. Если сейчас меня не услышат, то завтра ещё раз слетаю на разведку и буду возвращаться назад, в Ревель. Там меня хоть кто-то знает и к добываемым мною сведениям относится более чем достойно. По крайней мере, хоть просматривают снимки.
Ренненкампф сразу поразил воображение своими огромными и пышными усищами. И я приступил к докладу, над которым тщательно размышлял всё то время, которое пришлось провести в приёмной. И только в процессе этого доклада в полной мере ощутил на себе всю харизму этого сильного человека. Несмотря на явное встречное недоверие, рассказал о своих наблюдениях в полётах, которые подтвердил лежащими в оперативном отделе штаба снимками. Всё это время генерал молчал, внимательно слушал и смотрел мне в лицо. Ну и я не опускал глаз. Что мне терять-то?
— Это всё, поручик? Тогда можете идти… Погодите, это не о вас газеты писали? Об атаке на крейсер?
На этом и закончился этот такой длинный и тяжёлый сегодняшний день. Похоже, не поверили мне…
А назавтра мы с Михаилом разбомбили железнодорожную станцию. Пролетая над территорией противника, заметили в стороне железнодорожный узел, прошли над станцией, сделали пару снимков и развернулись на повторный заход. Приготовились, учли ветер и, тщательно прицелившись, сбросили все наши бомбы на гружёные эшелоны. Ушли в сторону, набрали высоту, развернулись и прошли чуть в стороне от станции, наблюдая взрывы и быстро разгорающийся пожар. Напоследок сфотографировали результаты своего труда и полетели назад. Надеюсь, теперь нам поверят?
Снова пришлось за свой счёт печатать фотографии. Ну какая в таких условиях может быть секретность? Правильно, никакой. Да ничего не поделать, нужно исходить из существующих реалий. В оперативный отдел я уже не пошёл, а сразу записался на приём к командующему. И снова, как и в прошлый раз, статус Георгиевского кавалера помог, иначе бы не приняли. И на этот раз ожидание моё ещё сильнее подзатянулось. В конце концов, меня всё-таки приняли, и я снова рассказывал и описывал увиденное, на этот раз подкрепляя рассказ снимками. Интересно было наблюдать смену выражений на лице Ренненкампфа. Сначала брезгливое недоверие и скептицизм. Потом лёгкая растерянность, когда командующий даже соизволил впервые за всё время взять мои фотографии в руки. И в конце явная заинтересованность. Вот только завершающий разговор вопрос мне не совсем понравился. Генерал пошевелил верхней губой, отчего усищи зашевелились, оторвался от снимков и упёрся взглядом в мои глаза. Показалось на краткий миг, что заглянул прямо в душу:
— На карте покажите, где сделали снимки. И не дай вам бог ошибиться, поручик…
Через десять минут уточнений я вывалился на улицу мокрый от пота. Так сильно перенервничал. Знаю же, что всё правда, что все снимки только недавно сделаны, а вот это поганое ощущение, когда твоим словам, а значит и тебе лично, не верят, заставляет здорово волноваться. Беда… И недоброжелателей я себе этими своими визитами заимел столько, что даже говорить не хочется. Да и ладно. Главное, дело сделал.
Надеюсь, хоть как-то мои снимки пригодятся…
Никто нас не тревожил, задач никаких не ставил. Местные ребята за это время несколько раз поднимались в воздух, летали на разведку, пугали аэростаты противника. С завистью и понятной задумчивостью посматривали на наши пулемёты. Предлагали и нам присоединиться к этому веселью, но у меня уже не было сил. Опять же бомбы закончились, и боезапас подходит к концу. В роте таких патронов нет, за свои покупать не хочу, а просто так мне их никто не даст в нужном количестве. Поэтому считаю, что моя задача здесь выполнена и можно возвращаться в Ревель. Я здесь сам по себе, и разрешения на убытие просить ни у кого не нужно. Настроение поганое, поскольку воочию увидел всю инертность, косность и неповоротливость государственной махины. Надеялся, что будет хоть немного, но лучше. Зря, как оказалось. Остаётся попробовать что-то сделать там, где это нормально воспримут. И верить, что от моих усилий хоть какие-то круги разойдутся…
Глава 17
Через Либаву вернулись в Ревель, уже в сумерках сели на ставшую почти родной за эти дни площадку и зарулили на привычное место. После Пскова второй дом. И ощущения такие же — словно домой вернулся. На удивление быстро привыкаю к новому месту. Наверное, потому что ничего плохого для себя я здесь не видел? Как вариант вполне такое может быть.
А вот и встречающие механики появились. Подскочили, самолёт развернули, колодками колёса зафиксировали. Ну и мы наконец-то кабину покинули. Не всё же нам небо топтать, надо и на грешную землю спуститься. Устал. Длительный перелёт, да за один день, несколько утомил. Да что там несколько — вымотался, как собака. Накопленная за командировку усталость махом навалилась.
Встретили нас хорошо, перекинулись парой шуток, между делом поинтересовались о неисправностях и проблемах, получили честные ответы на все свои завуалированные и нет вопросы и не стали затягивать разговор. И нам это на руку. Узнали главные новости, сразу же определились с послеполётной подготовкой и последующим капитальным ремонтом. И всё, сил больше у меня ни на что не осталось, как-то сразу в один момент и закончились, словно из накачанного резинового баллона ниппель выкрутили. Сдулся. Отдохнуть бы хоть немного.
