– Зайду, с удовольствием, – отозвался Аркадий, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно и чтобы Галина не догадалась, в каком он состоянии. – Когда можно?
– Да хоть сегодня! – предложила женщина. – Вечером, после восьми – сможешь?
Светильников бросил быстрый взгляд на часы – начало шестого – и одним прыжком вернулся к компьютеру.
– Смогу, – согласился он. – Может, чуть опоздаю, не страшно?
– Не страшно, конечно! Мы подождем.
Закончив разговор, Аркадий склонился над клавиатурой, набирая на ней новые параметры просмотра прошлого. У него еще оставалось время, чтобы попытаться узнать, что же все-таки привело Любима в ту квартиру в блокадном Ленинграде, что заставило его в очередной раз отступить от правил. Почему он так рвался спасти жившего там старика.
Ответы на все вопросы он услышал через несколько минут. Хотя и они прояснили далеко не все.
– …Любим всегда считал, что спасать из прошлого надо абсолютно всех, кто умер не своей смертью, – объясняла Эмма сидевшим перед ней директору и двум следователям. – Вы знаете, Николай Владимирович, – посмотрела она на своего начальника, – он добился, чтобы мы забирали в наше время не только младенцев, но и старших детей… а потом подростков… а потом молодых взрослых… – Она глубоко вздохнула и с явным усилием продолжила: – Он доказал, что даже не очень молодые люди могут нормально адаптироваться в нашем времени. Вы их знаете. – Снова быстрый взгляд на директора. – Знаете, что все они прижились… Но вот совсем старых вы все-таки забирать не разрешали.
– Не разрешали и подробно объясняли почему, – директор вновь посмотрел на следователей. – Пожилым людям сложнее привыкнуть к любым новшествам – очевидно же. И все наши психологи сходятся на том, что к жизни в абсолютно другой эпохе старики не приспособятся и просто-напросто сойдут с ума. О чем мы много раз говорили, в том числе с Маевским.
– Но на практике этого никто никогда не проверял, – перебила его Эмма. – А Любим считал…
– А Любим хотел поставить эксперимент на живых людях, что, естественно, недопустимо, – оборвал ее начальник, по-прежнему глядя не на нее, а на полицейских.
Однако его подчиненная сдаваться не собиралась.
– Мы все здесь только тем и занимаемся, что ставим эксперименты на людях! – повысила она голос. – Каждый раз, когда мы забираем из прошлого человека в сознательном возрасте, мы ставим на нем эксперимент. Мы рискуем, что он может сойти с ума, что ему может быть плохо у нас, что он может не прижиться и чувствовать себя несчастным. Но мы все равно берем людей с собой, потому что считаем более важным спасать жизни. И Любим думал так. Думал, что ради спасения пожилого человека тоже можно рискнуть…
Ее голос дрогнул, она всхлипнула и потянулась к лежащему на столе скомканному мокрому платку.
– И все-таки ответьте, Эмма Рубеновна, – заговорил один из следователей, – вы знали, что ваш муж собирается забрать из двадцатого века того старика… как там его звали? Леонида Юрьева…
– Да, знала, – вытерев выступившие на глазах слезы, Маевская посмотрела ему в глаза. – Это наш общий план, мы вместе его разрабатывали. И он бы сработал, мы все рассчитали… Если бы дверь не заклинило в последний момент…
Она опустила голову и снова прижала к глазам платок.
– А скажите, почему вы выбрали именно того старика? – подал голос второй следователь. – Он предок кого-то из вас?
Его коллега неодобрительно покачал головой – он явно считал такие подробности не имеющими никакого значения для дела. Эмма же опустила платок и опять посмотрела прямо в глаза всем троим своим собеседникам по очереди.
– Нет, – проговорила она тихо. – Он не имел к нам никакого отношения. Это просто хороший человек. Один из тех многих пожилых людей, кого мы собирались спасти. Тот, с кого нам удобнее всего было начать.
Последние слова Маевской так и звучали в ушах бредущего по аллее Аркадия. «Просто хороший человек»… Очень в духе Любима. Хотя, наверное, Эмма все-таки сообщила полиции не все. Наверняка они с мужем выбрали именно того старого блокадника, потому что он оказался очень психологически устойчивой личностью. Наверняка он мог с большой вероятностью адаптироваться в XXIII веке, после чего Маевские смогли бы уже легально забирать из прошлого других стариков, доказав на его примере, что спасать из прошлого можно людей любого возраста.
«Может быть, Эмма расскажет все позже, – подумал Светильников и тут же поправился. – Вернее, уже рассказала, ведь с тех пор прошло больше двухсот лет…» Хроноспасатель вздохнул и внезапно понял, что постоянные уточнения, приходящие ему на ум, когда он думает о своих бывших современниках, на самом деле вовсе не нужны. Да, их с Эммой разделяло двести четырнадцать лет, но он в любой момент мог снова запустить программу просмотра прошлого и снова увидеть ее – живую, выходящую из кабинета своего начальника, едущую домой, сидящую в суде, ухаживающую за могилой Любима. Она продолжала жить своей жизнью – просто проходила эта жизнь в другом времени.
Но ведь и Любим тоже был еще жив в 1942 году, за несколько секунд до того, как в дом, где он находился, попала бомба, внезапно понял Аркадий. Точно так же, как он мог наблюдать за Эммой, он мог снова включить просмотр последних минут жизни ее супруга.
Светильников остановился посреди аллеи. Ветер шелестел листьями деревьев над его головой, где-то вдалеке щебетали птицы, позади него послышались веселые громкие голоса каких-то людей, тоже, видимо, решивших пройтись пешком, но хроноспасатель не слышал и не видел ничего вокруг. Мир XXV века вокруг него не существовал – как и мир XIII, и XX. Существовала только одна мысль, заполнившая собой все: такая простая, но почему-то раньше никогда не приходившая ему в голову. Мысль о том, что он может не только увидеть последние секунды жизни своего друга, но и переместиться в одну из этих последних секунд.
Прогуливавшаяся по аллее парочка с удивлением проводила взглядом шедшего впереди мужчину – тот сначала замер на месте, как вкопанный, а потом вдруг встряхнул головой и бросился на газон, в сторону «живой» дороги. Пробежав между деревьями и продравшись сквозь росшие за ними кусты, он запрыгнул на медленно ползущее полотно крайней дороги, торопливо пересек его, вскочил на соседнюю, более быстро движущуюся ленту и, тяжело дыша, помчался по ней, не обращая внимания на ехавших на ней и тоже с удивлением посматривавших на него людей.
Через полчаса запыхавшийся Аркадий уже подбегал к дому Анатолия и Галины. Отдохнуть он позволил себе только в лифте, плюхнувшись в углу на пол и просидев там всю дорогу на двадцать седьмой этаж. Современный лифт двигался медленно, и Светильников успел немного отдышаться, но открывшая
