Холмс протянул браслет и застегнул его на широком запястье Ли. Пальцы Ли автоматически потянулись к нему, убеждаясь в его присутствии.
Когда браслет оказался на своем месте, я отстегнула медаль Первого Наездника и командующего флотом от своего плеча и передала ее ему.
Ли потянулся к ней, посмотрел на меня, его взгляд был серьезен. Затем вместо того, чтобы взять ее, он зажал мои пальцы, держащие медаль, своей рукой.
– Оставь ее себе.
Я замерла на месте, мой кулак был измазан кровью и пеплом с руки Ли. Еще мгновение я ничего не понимала.
Затем Ли отвернулся от меня, обращаясь к тем, кто смотрел на нас, повысив голос, чтобы его было слышно, несмотря на ветер.
– Я поклялся в своей верности Каллиполису. Я проявил свою готовность вести войну за него. Но это не та война, которую я могу или должен вести. Я беру самоотвод.
Его голос был наполнен разными эмоциями, он указывал раскрытой ладонью в мою сторону.
– Вместо этого я последую за той, кто должен вести эту войну. Антигона сюр Аэла – следующая по рангу, она может занять мое место. Она проявила себя кандидатом более успешным, чем я, – и в воздухе, и на земле. Я последую за ней.
Я чувствовала, как глаза защипало, когда до меня наконец дошло то, что сказал Ли. Еще мгновение я могла думать только: «Ну уж нет! Нет, я не хочу этого и не могу это сделать».
Но потом я вспомнила, что именно этого я хотела. И что я справлялась с этим. И Ли в этом нуждался. А потом я посмотрела мимо него на присутствующих, чтобы узнать, не возражал ли кто-то из них. У меня кружилась голова, и я понимала, что никто не возражал. Вместо этого, впервые с тех пор, как Ли приземлился на Крепость, лицо Атрея выглядело удивленным. Его рука, казалось, машинально поднялась ко рту, чтобы прикрыть его, когда он задумался о том, о чем только можно было задуматься после того, как Ли отрекся от звания. Затем Ли повернулся ко мне.
– Антигона, ты примешь звание Первой Наездницы и командующей флотом?
Взгляды членов корпуса, Атрея, Миранды Хейн и генерала Холмса были направлены на меня, а я смотрела только на Ли. Его покрытые кровью и пеплом серые глаза сверкали, Ли стоял прямо, а его волосы колыхал проносящийся над Крепостью ветер. Это был настоящий сын дракона.
Он ждал моего ответа, хотя это решение стоило ему всего, что только у него было. Мое горло сжалось, и я кивнула. Затем я заставила себя ответить громко, перебивая шум ветра:
– Да, я приму его.
Ли подошел ближе, взял медаль из моих рук и снова закрепил ее на моем плече. Когда он коснулся моей формы и его пальцы закрепили булавку на моей груди, я почувствовала свое учащенное дыхание и смотрела на него, когда мы вместе проходили через это. Несколько ударов сердца перенесли нас от одного порядка к другому. Медаль снова оказалась на моем плече, а Ли сделал шаг назад, прежде чем низко мне поклониться. Хотя его голос казался напряженным, он звучал твердо:
– Я приветствую тебя как своего командира и предлагаю тебе свою службу в качестве Альтернуса.
19
Дети революции
После Революции солдат продолжил жить тихой жизнью, вышел в отставку после военной службы и стал незаметным лицом в своем меняющемся городе. Он никогда никому не скажет о том, что когда-то он ослушался приказа своего командующего. Тогда он увел мальчика в коридор, и они пошли дальше. Возвращаясь к этому моменту, он часто пытался убедить себя в том, что это был правильный выбор. Этот выбор, правильным он был или нет, был определяющим.
Правда была в том, что он совсем не видел никакого выбора: он просто посмотрел на мальчика и увидел в нем не сына Повелителя драконов, а обычного ребенка.
Он залечил его раны, а затем отвел его в приют, подарив ему новое имя: Ли.
ЭнниСпустившись на землю, я проводила Ли в лазарет и убедилась в том, что ему дали отдельную комнату. Он ничего у меня не спрашивал, но и не подтверждал мой выбор: казалось, с тех пор, как он спустился на Крепость, он перешел критическую точку и не мог говорить. Он молчал, когда медсестра обрабатывала его раны, пока я смывала с себя пепел и драконью кровь, в которой испачкалась, в тазике на другой стороне комнаты. Только после того как медсестра ушла и дверь за ней закрылась, я обняла его, и он наконец произнес:
– Атрей спрашивал, но я не могу… Нам надо вернуть тело.
– Я лично удостоверюсь в этом.
Но он не слышал меня, потому что понял, что сказал слово «тело», и этого было достаточно, чтобы он снова потерялся в собственных мыслях. Когда я обняла его крепче, мое сердце заболело от звуков страдания, которые он издавал, а другая часть меня, та самая, которая проснулась тогда, когда он закрепил медаль командующего флотом на моем плече, оставалась спокойной, как вода, и твердой, как сталь. Эта часть твердила только:
«Ты в безопасности».
Я держала его в объятиях, а потом, казалось, он израсходовал свои силы: я помогла ему выпить снотворное, которое медсестра оставила нам.
– Тебе нужно поспать. Я вернусь, когда ты проснешься.
Вернувшись в Обитель, я встретила Пауэра, бездельничающего на покрытом листвой дворе. Зимний воздух ерошил его волосы.
– Командующая, – сказал он, и, несмотря на то что его тон звучал сардонически, как и всегда, я услышала в нем что-то похожее на удовлетворенность.
Ну хоть одному человеку нравилось мое повышение.
Он улыбнулся, приветствовал меня с характерной напыщенностью и оставил меня одну среди этих листьев.
Я еще некоторое время стояла в кабинете командующего флотом, думая о том, что этот кабинет стал моим. Потом я села и начала рассматривать список встреч, которые мне нужно было посетить вдобавок к уже стоявшим в расписании. Я должна была встретиться с Холмсом, чтобы обсудить вопрос возврата тела Джулии Грозовой Бич на Новый Питос; а еще встретиться с Мирандой Хейн и обсудить с ней программу пропаганды, которую нужно распространить, чтобы обеспечить безопасное возвращение Ли в корпус. Но еще до всего этого я нашла сообщение от Доры Митрайдс, в котором она приглашала меня на чашку чая.
Уже второй раз за сегодня и за всю мою жизнь я летела на Яникул. Это была тихая прогулка по Дворцовым садам и извилистым улочкам к дому Доры, через буйство осенних цветов и летящих листьев, по улицам, украшенным живописными заборами, мимо обвитых плющом особняков и танцующих повозок. Швейцар Доры впустил меня в ворота, а камердинер –
