– Антигона. Добро пожаловать. Давай выпьем чаю на веранде.
Дора Митрайдс как следует нарядилась, нанесла румяна и уложила волосы. Ее шея снова была увешана ожерельями с крупными камнями. Она провела меня через просторный дом к веранде, защищенной от ветра. Оттуда открывался вид на личный сад Доры и на город. Внизу виднелись концентрические стены внутренних покоев и самого Дворца, арена, склоняющаяся над извилистой рекой Фер, которая окружала Дворцовые сады и нижнюю часть Яникула. Реку пересекал Хаймаркет, шумный и яркий; Чипсайд и Саутсайд, с низкими и грязными зданиями, а в отдалении от них находился Фабричный район, мрачный и задымленный. За ним лежали низменные равнины, простирающиеся навстречу морю и голубому небу.
– Сливки или сахар?
Мы сидели за стеклянным столом, перед нами стоял фарфор, такой тонкий, что сквозь него проникали солнечные лучи. Воздух был уже достаточно прохладным, и Дора завернулась в шаль; кожа, из которой была сделана моя форма, поддерживала температуру моего тела. Дора говорила на драконьем языке, и, как я чувствовала, наступило время, когда стало важно, на каком языке я отвечу. Поэтому, осторожно обращаясь с каждым словом, я тоже ответила на драконьем:
– Ни то ни другое, спасибо.
В этом деле здесь были свои правила, и Ли знал их все, но его здесь не было.
«Даже если ты не чувствуешь уверенности, сыграй ее».
Я улыбнулась служанке и поблагодарила ее за чай. Когда мы остались на веранде вдвоем, Дора сделала большой глоток из чашки, вернула ее на блюдце и сказала:
– Ну и операцию ты провернула, дорогая моя.
Я, потягивая свой чай, подняла запястье повыше.
– Мне любопытно, почему ты это сделала. Ты влюблена в этого мальчика?
Я улыбнулась в свою чашку. Вот как она решила разрядить обстановку! Я поставила чашку на стол и посмотрела на Дору.
– Я сделала это, потому что верю, что Ли абсолютно достойно справился с заданием Атрея.
Дора тихо хмыкнула, кивая самой себе.
– Да, я понимаю, почему ты так думаешь, – согласилась она. Дора откинулась назад, моргая своими глазами-бусинками. – А еще я понимаю, почему Атрей считает его угрозой системе, которую он так старался построить.
Я открыла рот, чтобы сказать ей, что Ли не угроза, но не смогла произнести ни слова. Потому что, разумеется, он был угрозой. Мне непросто было это понять, это было очевидно и ужасно, но потом моя память о старых временах подкинула мне этот ответ. Я помнила мальчика, который был добр ко мне, который помог мне и спросил, кем были мои родители, и остался моим другом, несмотря на то, что узнал причиняющую боль правду.
Может быть, Ли действительно был для Атрея воплощением угрозы. Возможно, он был тенью Повелителей драконов, от которой мы должны были избавляться всеми средствами. Но тогда мы были детьми, и тогда значение имел лишь наш выбор. Он же сделал выбор в пользу не старого мира, а нового.
– Даже после сегодняшнего дня? – спросила я.
Дора улыбнулась.
– Я думаю, – ответила она, – что Атрея можно удивить, и то, что вы сделали сегодня, серьезно потрясло его.
Она переплела свои пальцы на пухлом животе и выпрямилась на плетеном стуле. Она распрямилась, переводя разговор в деловое русло.
– И я заинтересовалась. Будущим мальчика, да и твоим будущим тоже. Если я заинтересована, Яникул тоже. Ты меня понимаешь?
И ей не нужно было произносить слов «протекторат» или «наследование», чтобы я поняла, о чем она говорит.
– Думаю, да.
Дора улыбнулась. Дружелюбно поставила поднос с печеньем на стол между нами. Роскошь, не затронутая программой рационов, за соблюдение которой я отвечаю.
– Пожалуйста, – произнесла она, – попробуй.
* * *Я вернулась в лазарет Дворца чуть позже, когда эффект от снотворного Ли уже должен был пройти. Я шла по коридорам, освещенным последними лучами закатного света, к самой последней палате и остановилась на пороге.
Ли лежал в кровати, проснувшись и опершись на подушки. У него было два посетителя: Кор, сидящий на краю его кровати, и Крисса, подвинувшая стул к нему поближе. Говорят в основном они, причем по очереди – стражники осторожно продвигались в беседе, освобождая Ли от необходимости вносить в нее свой вклад. Ли, находящийся между ними, не улыбался, но я не видела на его лице выражения агонии, с которым он засыпал, когда я уходила из палаты. Он успокоился, и, даже если он не говорил, кажется, ему комфортно было находиться с ними рядом.
И с болью, которая казалась такой далекой для меня, я заметила, что Крисса взяла его за руку. Поцелуй, состоявшийся между нами в темной камере, казалось, произошел в нашей прошлой жизни и сгорел в огне. Что-то затаившееся во мне еще не зажило и не знает, какие претензии предъявить к Ли, которого я только что мысленно послала в ад и обратно.
А потом он посмотрел мимо них, их беседа длилась. Взгляд его серых глаз стал мягче, когда он увидел меня. Я заметила, как линия его рта искривилась – это было что-то более печальное, чем улыбка, и я знала слова, которые не обязательно было произносить.
Наши притязания друг к другу остались прежними. Огонь, через который мы прошли сегодня, – это то, через что мы учились проходить с самого детства. И сегодня выбор, начавшийся в детстве, сделал нас достаточно сильными, чтобы бросить вызов двум режимам во имя Революции.
Мы вместе бросим им вызов и шаг за шагом пройдем через этот огонь до самого конца.
Примечание от автора
«Рожденный в огне» был вдохновлен многими источниками, главными из которых являются «Энеида» Вергилия и «Государство» Платона. Я впервые прочитала труды Вергилия, когда учила латынь в старшей школе. Помню, что я, как Энни, была поражена трагедией этих строк, которые я понимала только наполовину. Переводы, которые я тогда делала, а особенно те, которые повествуют о бегстве Энея из горящей Трои, стали адаптивным источником для многих строк «Рожденного в огне», в которых цитируется «Аврелианский цикл». Я всегда любила классику, и я первой признаюсь в том, что между моим Каллиполисом и Каллиполисом Платона есть сходство. Читателям, интересующимся источниками, которые вдохновили меня создать режим Атрея, могу сказать, что база для его политических структур, пропаганды и цензуры была найдена в «Республике».
Благодарности
Эта книга обязана своим существованием в основном двум замечательным женщинам: моему агенту Даниэль Берби и моему редактору Арианне Левин.
Даниэль изменила мою жизнь, когда нашла мою рукопись в своей кипе бумаг. С тех пор мое благоговение перед ней только возросло. Ее мудрость, доброта и невероятный профессионализм превращают работу с ней в удовольствие, а ее
