Потому что от него остались лишь лицо и тело. Кожа белая и стянутая, изо рта лезут корни. Ветки торчат в ушах, из-под ногтей, обвивают руки. Немигающие глаза все еще принадлежат ему, и он смотрит на нас расширенными зрачками.
Больше года в лесу, в окружении токс. Чего мы ожидали?
– Нет, – говорит Риз. Я хватаю ее за руку и оттаскиваю назад. Она едва стоит на ногах и, споткнувшись, падает на колени. – Нет, нет, папочка.
Но это не он.
– Надо уходить, – говорю я. – Идем, Риз, скорее.
Он смотрит на меня, наклоняет голову и, открыв рот, с присвистом делает долгий вдох. Черные раскрошенные зубы, зеленое гнездо в глубине глотки. В воздухе стоит едкий привкус, отдающий плесенью и чем-то кислым.
Я поднимаю дробовик и прицеливаюсь, но Риз отталкивает меня и, задрав голову, смотрит со свирепым огнем в глазах. Мистер Харкер за ее спиной приближается, шаг за шагом, и из его рта показываются плети какого-то растения.
– Не смей, – говорит она сиплым срывающимся голосом.
– Пожалуйста, Риз, надо бежать.
Слишком поздно. Извиваясь, лоза ползет по ногам Риз, скользит вдоль позвоночника; еще одна захлестывает руку и дергает. Риз вскрикивает, и я слышу треск. Ее правое плечо выворачивается, и рука повисает безвольной плетью.
Я кидаюсь к ней, срывая с пояса нож. Резкими взмахами я рублю цепляющиеся к ней лозы. Мистер Харкер визжит и отшатывается назад, дергая ее за собой.
– Гетти! – кричит Риз.
Дробовик. Но, когда я стреляю ему прямо в сердце, ничего не происходит. Он только ревет и тянет Риз сильнее, а потом одна из плетей обвивает ей горло и начинает сдавливать.
Я могу сбежать. Могу спастись и вернуться за забор, в безопасность. У меня остался только нож. Что сделает нож мистеру Харкеру?
Но об этом не может быть речи. Я бросаюсь на него – подныриваю под самую толстую плеть, которая проходится шипами мне по спине, – и оказываюсь рядом с ним. Я врезаюсь в него, и мы вместе летим на землю. В рот набивается грязь, кожа обдирается о березовую кору, нож вылетает у меня из руки, и я шарю по отсыревшим доскам, пытаясь его найти.
Плеть обвивает мою лодыжку и дергает, опрокидывая на спину. Мои пальцы задевают нож, но он слишком далеко, не достать, а мистер Харкер оттаскивает меня все дальше.
– Риз, – зову я. – Возьми нож!
Но я не вижу ее, не вижу ничего, кроме нависающего надо мной мистера Харкера, и его руки, губчатые от покрывающей их гнили, смыкаются на моем горле. Я бьюсь на полу, пытаясь сбросить его с себя, но давление только усиливается. Змеящиеся ветки опутывают талию, прижимая меня к полу. Одна из них ползет по шее, и у меня вырывается крик, когда она обвивается вокруг моего подбородка, заставляя открыть рот.
Лоза отдает горечью, и я давлюсь и царапаю вздувшееся лицо мистера Харкера. Кожа сходит с него клочьями, забивается под ногти мягкой мясистой массой.
– Эй! – кричит Риз. На секунду давление ослабевает, а затем серебряная рука Риз сверкает над нами, всаживая нож глубоко в плечо, и она наваливается на отца и толкает его на пол.
– Скорее, – говорю я. – Держи его.
Но Риз просто смотрит на него с открытым ртом. На нее можно не рассчитывать – она уже сделала все, что могла.
Я наваливаюсь на мистера Харкера, зажимаю ему ребра коленями и придавливаю к полу. Он ревет, напрягая мышцы, и смотрит прямо на меня – я в этом уверена. Это наш с ним бой, один на один.
Я вскрикиваю, когда он бросается вперед. Ветки хлещут мне по лицу, шипы глубоко рассекают руку. Я крепко хватаюсь за нож, выдергиваю его из плеча мистера Харкера и вонзаю ему в грудь, рассекая плоть, и рана вскипает и пенится. Желчь пузырится у меня на губах, стекает по подбородку, пока я работаю ножом, проворачивая его в ране.
– Не надо! – доносится сзади вопль Риз.
Но я должна. Это уже не он. Я наваливаюсь на него, упираясь ладонью ему в локоть, и всаживаю нож глубже, а потом надавливаю на рукоять, уводя лезвие вверх. Где-то внутри должно быть сердце. Его не может не быть.
Черная кровь струится у меня между пальцев; лезвие тупее, чем я думала, но мне удалось сделать разрез, и он слабеет. Корни поменьше ломаются и отваливаются. Наконец я выдергиваю нож, отбрасываю его в сторону и запускаю руку в его изорванную плоть.
Он гниет изнутри. Ткани поросли плесенью, запах такой кислый и едкий, что у меня слезится глаз. Что-то пробегает по рукаву моей куртки один раз, потом второй, третий, и в красном свете сигнальной ракеты я вижу поблескивающие спинки сотен жуков, бегущих прочь из открытой раны.
Я подавляю вопль, и, прежде чем успеваю пошевелиться, лоза взбирается мне по спине и обвивается вокруг шеи. Она сдавливает мне горло, все туже и туже, оставляя в коже занозы, и по телу волнами расползается боль. Но он ослаб и быстро теряет кровь. Я хватаюсь за лозу и разрываю ее надвое. Снова наваливаюсь на него, и его рот открывается шире, а кожа на щеках расходится.
Я снова погружаю руку ему в грудь глубже и глубже, пока не натыкаюсь на кость. Но тут на него падает свет, и я понимаю, что это не кость – это ветви, веретенообразные ребра, изогнутые и вспученные. Я цепляюсь за них пальцами, упираюсь коленом ему в подбородок и тяну.
Раздается треск. Под ребрами я вижу то, что искала: живое сердце, блестящее от крови, сердце из земли и сосновых иголок, а внутри него – что-то еще, что-то большее, что-то живое. Не раздумывая, я хватаю его обеими руками, и оно с влажным треском выходит из грудной клетки.
Глаза мистера Харкера закрываются. Его тело обмякает. Я выпускаю сердце из трясущихся рук и падаю на бок, чтобы не захлебнуться рвотой.
Затем сажусь, ощущая, как по подбородку стекает слюна. Я жду чувства вины, жду сосущей пустоты в желудке. В конце
