– Ослоп Угрев, – покусывая нижнюю губу, продолжал Демьян. – Изгой с выселок, лапти хорошо плетет – на загляденье. Тем и живет. Тут у нас парень один с выселок на усадьбе – по кузнецким делам, так говорит – на Исакия Змеиного хаживал Ослопче за лыком. Далеко хаживал, утром раненько ушел, а вернулся за полночь – собаки по выселкам всем брехали. Потом сказывал всем, что на дальнее заручевье ходил – там, мол, лыко лучше.
– Ну, на дальнем заручевье вообще никого никогда не бывает… окромя змей! – усмехнулся Павел.
А сотник покачал головой:
– Исакий-Исакий – выползает из нор гад всякий. Так ведь у вас говорят, да?
– Так, так, – охотно подтвердил Демьянко. – А еще говорят, будто в этот день ползут змеи скопом на змеиные свои свадьбы, а если укусит змея в тот день, так не один волхв не заговорит от смерти.
– Да, о волхве, – встрепенулась Полинка. – Провор не прибегал, не докладывал? Что там за волхв в Заглодове объявился?
– Не, не прибегал еще, – Умник задумчиво взъерошил затылок.
– Как прибежит, пусть за всеми потихоньку посмотрит, поспрошает, – тихо промолвила боярышня. – Сроку ему – три дня, за это время успеть можно. Демьянко, окромя тех троих, кто еще куда хаживал?
– Есть еще двое, об них сейчас скажу. Остальные – нет, все на местах были.
– Ну, вот. Не так и много Провору работы.
Павел (как, впрочем, и Ирчембе-оглан) в этом смысле были вполне согласны с Полиной: неприметный, с ногами в цыпках, отрок, каких в каждой деревне по пучку пятак, мог сейчас разузнать гораздо больше, нежели, скажем, кто-нибудь из взрослых или хотя бы тот же Демьянко Умник – тот больно уж был известен, шутка ли – самого батюшки-боярина почти что тиун!
Увы, Провор узнал немного. Правда, омут, у которого Малинку убили, нашел, и кусточки примятые – видать, там стрелок и сидел, однако же о волхве ничего нового узнать не удалось, кроме того, что видали его в лесу у Заглодова еще трое малых ребят – ну так, про то, что чужой волхв по тамошним борам бродил, и без того уже известно было. О выезжавших по своим делам крестьянах – за дегтем, глиной да за лыком – тоже мало что можно было, выражаясь словами «старой» Полины Михайловны – «подшить к делу». Ну, ездили – Ослоп Угреев за лыком пешком ходил – и что? Деготь привезли, глину тоже. И лыка Ослопа к себе на выселки много принес, было из чего плести лапти, спрос большой имелся – пары лаптей едва-едва на неделю хватало.
– Спрос-то большой, – украдкой поглядевшись в серебряное зеркальце, тихо промолвила боярышня. – Да только не летом! Летось почти все босиком ходят – чего зазря лапти снашивать?
Павел почесал подбородок:
– Так он, может, на зиму запасся? Или к осени, к праздникам? Тогда-то уж у него все лапти раскупят.
– То так, – подумав, согласилась Полина. – Правду сказать, меня больше волхв занимает. Как это так – не видал его почти никто? А вдруг это он людишек наших смущал, подбивал на злодейство?
Потянувшись на ложе, Ремезов смачно зевнул, щурясь от бьющего в оконце солнышка:
– Говорили мы с Ирчембе о том. Я и Демьянку и Провора расспрашивал – никто нигде волхва того не видал. Ну, кроме как у Заглодова, перед пожаром. Был бы волхв раньше – мы знали бы.
– Согласна с тобой, – задумчиво кивнула боярышня. – К пожару волхв припожаловал. И смердом заглодовских он убил, и лес подожженный – его рук дело. Сотворил злодейство – и исчез, сгинул. Видать, дорожку болотную добре ведал.
Полина выгнулась, поправила смявшуюся на плече рубашку – белую, льняную. Потом, гребень с лавки взяв, волосы расчесала, сама, без всяких девок сенных. Причесывалась да вслух рассуждала, думала:
– Сдается мне, волхв тот и раньше еще приходил, да мы не знали.
– Да знали бы, любая!
Павел все же настаивал на своем, ибо был убежден в том, что чужой человек незамеченным бы не остался – не так уж и велика вотчина, не столь уж много людей, каждый чужак на виду. Леса кругом, правда… да ведь это только так кажется, что в чаще да в урочищах укрыться можно. В лесах – охотники, а у тех глаз востер – не самого волхва, так следы приметили бы, доложили.
– Так он мог на наши землицы и не заходить, где-нибудь за болотами таился, ждал…
– Вот я и говорю – кто из наших по чужим краям рыскал, те первые на подозренье!
– Видать, так… – положив гребень, Полинка пристально взглянула на мужа. – Ты что так смотришь-то?
– Как – так? – подвинувшись на ложе, молодой человек дотянулся до юной своей супруги, погладил под длинной рубахой колено.
Боярышня закусила губу, сдвинула брови будто бы в строгости, а на самом-то деле вовсе наоборот:
– Да так… как кот на сметану.
– А ты что рубаху-то надела? – негромко спросил Павел.
– Что же мне – голышом на лавке сидеть?
– Конечно! Чего тебе стесняться-то, краса моя?
Боярин ужа уселся рядом на лавку, обняв, притянул к себе женушку, поцеловал в губы…
– Тихо ты… – прикрыв очи, прошептала Полинка. – Вдруг, как в прошлый раз, да заглянет кто-нибудь?
– Да не заглянет…
Молодой человек уже дышал, словно загнанная лошадь, пламя нешуточной страсти охватило его, зажгло до дрожи все тело и тут же перекинулось на боярышню. И та вспыхнула…
– Ты бы хоть дверь на засовец закрыл.
– Сейчас…
Павел бросился к двери, быстро задвинув засов, а когда обернулся, боярышня уже ждала его на ложе. Нагая…
Ближе к вечеру Павел да Ирчембе-оглан с парой его самых верных воинов затаились в густом ракитнике близ того самого омута, о котором говорил Провор. Где Малинку… Сидели тихонько, явились неприметно, пешими – ждали. Сами пока не знали, кого… кого-нибудь из тех, кому кое о чем узнать дали, услышать позволили, вроде бы как невзначай. Может, конечно, и пустышку тянули – кто знает? Однако азарт в глазах у всех сверкал нешуточно.
Ирчембе-оглан, прищурясь, посмотрел на небо, затем оглянулся, зашептал:
– Павел, друже, ты на кого больше думаешь?
Ремезов согнал со лба слепня:
– Не знаю я.
– А все-таки? Ставлю дюжину «белок» против… гм… двух – это Онисим Дышло.
– С чего ты взял-то? – удивленно промолвил Павел.
– Ему больше всех серебришка надо!
– Серебришко всем надо – кто же откажется?
– И все ж таки…
Рядом, в
