Воин на башне с сожалением покачал головой:
– Боюсь, мы не сможем оказать вам приют, славный рыцарь из Русии. Наш господин совсем не принимает гостей.
– Вот как? Не принимает? – запрокинув голову, Павел прищурил глаза от солнца. – А ты ему все ж таки о нас сообщи. О том, что мы только что сошли с борта славного корабля «Святая Инесса». И еще передай, мы не просто хотим найти здесь приют, но и пищу – кода алло ваччинаро – бычьи хвосты, жаренные на свином сале.
– Хвосты? Я не совсем понимаю, господа…
– А тебе и не нужно понимать, уважаемый. Ты просто передай без ошибок.
Славный смоленский барон и его оруженосец «из очень славного рода» простояли у ворот замка еще с полчаса, прежде чем, наконец, были допущены внутрь.
Встретивший их мажордом – высокий, с широченными плечами, громила в длинной тунике из дорогой узорчатой ткани, какими так славился ныне уже давно захваченный крестоносцами Константинополь – провел гостей узкими переходами и дальше, по лестнице, вверх, к главной башне – донжону.
Темень. Сырость. Узкие бойницы-окна. Пылающие факела и влажный камень стен. Узкая кривая лестница с высокими, едва не споткнуться, ступенями.
Когда поднялись на второй этаж, в небольшую округлую залу, стало заметно уютней и суше – на стенах появились ковры (дань крестоносно-восточной моде), факела заменили свечи, да и солнышко все чаще заглядывало в оконца, пусть такие же узкие, но ставшие заметно выше и украсившиеся великолепными золотисто-сине-зелеными витражами, от авторства которых, верно, не отказался бы и Матисс.
– Ожидайте здесь, господа.
Кивнув на широкий, явно восточного типа, диван, плечистый мажордом, осторожно постучав, скрылся за массивной дверью… и почти сразу вышел, поклоняясь Ремезову:
– Господин ждет вас. Прошу! Только вы один, синьор барон.
Павел на ходу обернулся:
– Марко, посиди здесь, на диванчике. Можешь даже поспать.
Вот и сладилось! Да еще так удачно – без чужих глаз-ушей. Марко, конечно, хороший парень, но явно ведь настучит князю… или кому-нибудь еще. Если услышит не то, что нужно бы.
– Рад видеть вас, господин барон, – войдя, Павел вежливо кивнул, увидев перед собой сидящего в высоком кресле человека, в котором, хоть и с трудом, но признал грозного рыцаря Золотой Чаши.
Смуглое породистое лицо, обрамленное небольшой черной бородкою, тонкий, с аристократической горбинкою нос, взгляд неистово-черных глаз пронзительный, недобрый, колючий… Интересно, барон на всех так смотрит?
– Я – смоленский барон Павел Ремезов, явился сюда вовсе не за тем, чтобы просить у вас приюта, – решив не откладывать важное дело в долгий ящик, с места в карьер начал молодой человек. – И вообще, уважаемый синьор Джованни, вы лично мне не очень даже нужны.
– А кто же вам нужен?! – явно удивился барон. – Зачем же вы тогда сюда явились, да не просто так, а от верных людей и с тайным словом?
– Вы позволите?
Ремезов быстро снял пояс, вытащив оттуда золотую пайцзу, а затем снял с пальца перстень с печатью смоленского князя:
– Вот мои грамоты. Я – посланец великого монгольского хана и герцога смоленского к императору Фридриху Штауфену! Именно он мне и нужен, и с вашей помощью, господин барон, я надеюсь как можно скорее встретиться с ним, дабы от лица моего сюзерена предложить союз.
– Император? – разглядывая перстень и пайцзу, недоверчиво усмехнулся рыцарь Золотой Чаши. – Вам нужен император? Что же вы раньше меня об этом не попросили? Там, на горной дороге, помните?
Вот так память! Правда, у средневековых людей у всех была такая – особенно на лица. А чего им? Никакого телевидения еще нет, отуплять население некому…
– Тогда я еще не знал, кто вы, барон, – честно ответил Ремезов. – К тому же я был в окружении своих людей, которым не во всем доверяю.
– Даже так?
– А вы живете иначе?
Барон неожиданно расхохотался, и от этого смеха его вдруг повеяло таким холодом, такой жутью, что Павлу на некоторое время стало не по себе. Впрочем, боярин быстро справился со своей слабостью и тоже засмеялся в ответ:
– Вы хотите сказать, что не доверяете мне и считаете папским шпионом? Я бы на вашем месте тоже так посчитал.
– Ну вот, видите! И что же мне с вами делать? Для шпиона вы уже знаете слишком уж много, а ваш перстень и… как вы сказали? Пай-цза? Это все легко подделать… ни печать, ни эта золотая дощечка мне ничего не говорят.
– Вам – да, но ваш сюзерен, возможно, посчитает иначе. Сообщите ему обо мне, это единственное, о чем я вас попрошу. Быть может, император захочет-таки со мною встретиться, я же, со своей стороны, готов ждать этого сколько угодно, пусть даже в темнице. Вот мой меч – возьмите.
– Оставьте, барон!
Выйдя из-за стола, Джованни ли Тиволи нервно прошелся по зале, время от времени искоса поглядывая на гостя… или – соглядатая, шпиона, подосланного людьми папы римского, чтобы убить своего давнего и заклятого врага? Кто мешал барону так думать?
Чуть прикрыв веки, чтобы не выдать случайным взглядом своего волнения, Ремезов пристально следил за бароном, соображая, в самом ли деле нужно соглашаться на темницу? Или все же лучше повременить, в случае осложнений ударив собеседника по затылку чем-нибудь тяжелым. Несильно, так, слегка оглушить, и…
Вдруг что-то изменилось. То ли ветер дунул в оконце, то ли где-то распахнули дверь – висевший на дальней стене ковер с вытканным единорогом ощутимо дернулся, словно бы изображенному на нем мифическому зверю вдруг захотелось спуститься со стены вниз, выйти из замка на вольные луга – попастись, пощипать травки… Хотя кто его знает, чем питаются единороги? Может, и не травой вовсе, а юными и красивыми девственницами!
Джованни ди Тиволи, вздрогнув, подошел ближе к ковру – его позвал зверь? Этот самый единорог?
И снова потянуло сквозняком, и под рогом вытканного существа неожиданно распахнулась потайная дверца, сквозь которую в залу вошел высокий и сильный мужчина лет пятидесяти, в длинном, ниспадающем почти до самого пола, зеленом плаще, затканном золотистым орнаментом из тех, что приняты на арабском востоке. Тронутые благородной сединой локоны, аккуратно подстриженная бородка, проницательный и умный взгляд слегка прищуренных глаз. Небрежно привешенный к поясу кинжал с усыпанной драгоценностями рукоятью, унизанные многочисленными перстнями пальцы, золоченые шпоры на башмаках – все это выдавало в незнакомце человека отнюдь не простого, более того – повелителя.
– Господи, – поспешно отвесив поклон, прошептал про себя Ремезов. – Так ведь это же…
– Ты хотел говорить с императором, барон из Русии? – прозвучал низкий и звучный голос. – Так говори!
Барон ди Тиволи поспешно подставил повелителю кресло и, протянув перстень и пайцзу, что-то тихо сказал.
– Да-да, я знаю, – Фридрих Штауфен внимательно осмотрел золотую пластинку – знак власти и милости монгольского хана. –
