Они остановились, когда лошади слишком устали, чтобы идти дальше.
Чарн пытался ее остановить. Рен не могла смотреть на него. Все расплывалось, и перед глазами мелькали непонятные, пугающие очертания.
Она покинула остальных и направилась к воде. Потому что вода могла спасти от огня. Потому что все это началось в воде. Потому что только вода всегда приносила ей счастье, и, несмотря на то что где-то в глубине сновали русалки со своими ужасными черепами, она предпочитала верить, что в воде не может произойти ничего плохого.
Она не знала, как долго просидела на мелководье, дрожа от холода. Рен смотрела, как ее юбки скользят по темной поверхности. Она сидела, обхватив колени руками, вода доходила ей до груди. Наверное, она замерзла, но даже если и так – Рен ничего не чувствовала.
Позади раздались шаги. Она сразу узнала этот слегка неровный темп. Небольшая хромота, которую он так старательно скрывал.
Лукаш зашел в воду, и она вытерла слезы с лица.
– Не надо, – сказала Рен, пряча лицо. – Ты промокнешь.
Начался мелкий дождь, и тысячи маленьких капель ударились о ровную водную гладь. Лукаш опустился рядом с ней.
– Кажется, я намокну в любом случае.
Дождь усилился, накрывая их кромешной темнотой и деревья. В тот момент они остались одни во всем мире: мокрая черная форма и мокрая голубая дымка.
Не поворачивая головы, он спросил:
– С тобой все хорошо?
Рен почувствовала, как к горлу подступает удушающий приступ рыданий. Он звал ее Малюткой. Риш был единственным существом на свете, кто знал, какой беззащитной она порой себя ощущала. Только он в первую очередь видел в ней сестру, а уже потом королеву. Рен снова увидела, как он разжимает когти и его мех скользит в ее человеческих руках.
Она снова закрыла лицо руками, отчаянно пытаясь спрятать слезы. Лукаш притворился, что ничего не заметил.
– Ты в порядке? – спросила Рен, вместо того чтобы ответить.
Был ли связан этот вопрос с Ришем или его братом – ей было все равно. Какая разница, если все они мертвы. Ее брат, и все его братья тоже. Все десятеро. Мертвы. Даже не похоронены. Просто потеряны навсегда.
Как она сообщит об этой трагедии маме?
Эта мысль вылилась в очередной поток слез.
Они стекали по ее щекам, капая с подбородка на ее замерзшее, дрожащее тело. Исчезали в дожде. Рен закрыла лицо руками, и они превратились в рысьи лапы. Она запустила когти в свои черные волосы.
Когда Лукаш заговорил снова, его голос звучал низко и глухо.
– Я смирился.
Чудовища окружают ее старшего брата, ее дикого брата, который следовал за ней и любил ее. Который не одобрил ее план, но все равно защищал ее до самой смерти.
– Нет. – Рен сглотнула, несмотря на боль в горле. – Это он смирился. Он все понял. – Она снова тяжело сглотнула. – Он знал, что уже не выберется.
Как и Кожмар. Они оба это поняли.
Рен испустила всхлип и прижала свои наполовину звериные ладони ко рту. Ей хотелось, чтобы он ушел и не смотрел, как она плачет. Она не всегда была такой размазней. Такой измученной, что даже не могла слышать вопросы про самочувствие. Рен боялась, что, если она даст слабину – все вокруг рассыплется на части.
– Я… – Голос Лукаша дрогнул. – Я не знаю, что мне нужно тебе сказать.
Вода, танцующая вместе с каплями дождя, начала мутнеть. Рен отрешенно смотрела, как река оживает. Изящные серебряные тела, длинные серебряные волосы. Тонкие пальцы и гладкие, прекрасные лица: нимфы кружили у самой поверхности воды.
Лукаш заметно напрягся.
Для него вода была источником опасности. Для нее…
Обманчиво человечные, со своими гибкими, податливыми телами. Но под толщей воды, с водорослями, липнущими к чешуе, они показывали свою истинную сущность: волшебные кости и сияющие органы, сердца и разумы, меняющие решения по первой же прихоти и выбирающие себе любимчиков. Обожаемых, и живых, и утопленных с той же безрассудной легкостью. Под их чешуйчатой серебряной кожей не было ничего человеческого. Простые создания. Тихие создания. Волшебные и только играющие в человечность, влюбленные в этот темный, смертоносный мир.
Такие же, как и она.
– Скажи мне, что все будет хорошо, – прошептала Рен.
Его голос больше не дрожал. Он был пустым и глубоким и эхом отдавался в ее душе.
– Не могу. Я в этом не уверен.
Рука в черном форменном рукаве опустилась на плечо, укрытое голубой дымкой.
И Рен, никогда не знавшая человеческого утешения, позволила ему притянуть себя ближе. Она склонилась к его плечу, прижав щеку к его шершавой, острой челюсти.
Они молча смотрели, как нимфы танцуют под водой, и их серебряное сияние озаряет дождь, тьму и скорбь этого проклятого леса.
29
Лукаш сидел в воде под проливным дождем, плечом к плечу с созданием, которым он восхищался, которое любил и которому мог принести погибель.
В конце концов, Кожмар оказался смелее, чем они думали. Он понимал, что его ждет мучительная вечность медленного превращения, потеря памяти, слезающая лоскутами кожа и желтые клыки. Он мог стать чудовищем или остаться человеком, и Кожмар поступил смело. Он сам выбрал свою смерть. Он не позволил дракону убить себя. Он решил не полагаться на жребий.
Он выбрал смерть, прижал дуло револьвера к подбородку и спустил курок.
Он выбрал человечность.
Лукаш еще крепче сжал плечо Рен.
Это было неподходящее время для того, чтобы сказать ей правду. Только не сейчас, когда ей так больно. Ей не стоило знать о том, как он воображал, что под его кожей копошатся чудовища, желающие вырваться наружу. Ей не стоило знать о том, что он боялся не оказаться таким же храбрым, как Кожмар. Волчий Лорд боялся, что, когда придет время, он не сможет сделать выбор. Он не знал, решится ли он на такой поступок ради того, чтобы умереть человеком. Лукаш гадал, будет ли он продолжать бороться, даже если его последний вдох вырвется из горла чудовища. Может, он будет цепляться за предсмертные удары сердца, подчиняясь всепоглощающему инстинкту выживания. Возможно – о боже – наверняка он будет бродить по лесу, шипя и брызжа слюной: чудовище, которое отчаянно хочет жить.
Лукаш содрогнулся. Он надеялся, что Рен этого не заметила.
Хотя в нем почти не осталось надежды, на секунду Волчий Лорд позволил себе поверить в то, что он может выжить. Может, эта лихорадка скоро пройдет. Может, леший ошибся и мавки не имели ничего общего со стржигами, может, через неделю – или через месяц – он уже будет смеяться над своими нынешними страхами…
– Я не знаю, что мне нужно тебе сказать, – наконец произнес он.
Она разрыдалась и закрыла лицо руками, пряча покрасневшие глаза.
– Скажи мне, что все будет хорошо, – прошептала она надтреснутым голосом.
Может, дело было в стржигах. Или в смерти Риша. А может, в том,
