Это было большой удачей: к Древу можно пройти только через туман.
Это было смертельным риском: в тумане можно потеряться.
Буквально: потерять себя.
Забыть, кто ты и зачем ты. Стать одним из тех духов, которых Кромка выпьет до дна, – безумным призраком, покорным мороком.
Сархад предпочел бы этому смерть, которой сидхи были подвержены, хотя и иначе, чем люди.
Был лишь один способ уберечься от коварства Кромки: как можно яснее думать о том, зачем ты пришел сюда. И Сархад думал – об Эссилт, о Бендигейде Вране, о Котле Керидвен, которому почему-то в Стражи понадобился он, Сархад Коварный, хотя наверняка десятки более достойных воителей – людей, сидхи, богов – мечтают об этом.
В молочно-белом тумане что-то темнело. Сархад боялся поверить в свою удачу, но нет – это действительно было Древо. Исполин, который был старым во времена юности Сархада, – и, наверное, во времена юности Бендигейда Врана. Разве что Седой мог помнить Древо молодым.
Сархад подошел к Древу, погладил его шершавую кору. Оно в ответ зашумело, хотя сидхи не мог понять, чем: листвы на нем не было, да и ветер здесь никогда не дул.
– Я Сархад, – сказал он Древу. – Когда-то ты дало мне ветвь на меч, но он был уничтожен. Теперь Бендигейд Вран хочет, чтобы я стал Стражем Котла. Мне нужен новый меч. Прошу, дай мне ветвь опять.
Не последовало ничего, что Сархад мог бы счесть ответом. Тогда сидхи подпрыгнул, ухватился за нижнюю ветвь и стал взбираться.
Кромка: Сархад
Древо может предстать каким угодно. Это я знал по рассказам сородичей, в этом я убедился в прошлый раз. Мало кто из пришедших за мечом проделывал весь путь по дереву, большинство оказывалось в других мирах. Было одно-единственное правило: если ветвь обломится в твоей руке – начинай спуск и не выпускай ее ни за что.
Я лез. Древо становилось заметно толще, и мне показалось, что оно растет корнями вверх. Впрочем, расти оно хоть корнями вбок – ветви пока не желали обламываться, а значит – вперед!
Вокруг по-прежнему был белый туман, Сархад продвигался ощупью. Неожиданно под его рукой вместо шершавой коры оказалась гладкая ступень. Сидхи поискал повыше – точно, еще одна. Рискуя упасть, он дотянулся коленом до нижней, руки нашаривали ступени выше и выше, и Сархад сначала полез, а потом, осмелев, пошел по этой лестнице.
Выше что-то светлело. Проход?
Это действительно был проем. Почему-то он имел форму скважины для человеческого ключа.
Кромка: Сархад
За дверным проемом, или вернее сказать – за огромной замочной скважиной, был целый мир.
Он был светлым, хотя над ним не сияло солнце.
Да-а, я рано решил, что меня уже удивить невозможно.
В этом мире не было ничего, имевшего бы твердые формы. Ничего, что я мог бы назвать большим или малым. Ничего, что я мог бы назвать близким или далеким. Ничего, что я мог бы назвать лесом, горой или человеком.
Вернее, всё это было, но оно постоянно превращалось одно в другое.
Я видел поля, реку, холм – и тут же всё это оказывалось странным убором на голове юной девушки. Я видел бушующее море, буруны которого становились непокорными кудрями седого старца. Я видел, как ветер рвал листья с осеннего дерева, а те разлетались тысячами желтокрылых бабочек, одна из них пролетела рядом со мной и оказалась с меня ростом, а тело у нее было девичьим.
По небу летел корабль со странными парусами. Внутри морской раковины дремал новорожденный ребенок. Верхом на рыси проскакала дева-сидхи, и эта рысь была ростом с хорошую лошадь. Пролетел странный полосатый рыже-черный зверь, похожий на немыслимых размеров кота, – а крылья у него были как у бабочки, только гигантскими.
Я увидел танцующую женщину в разноцветном пышном платье, но когда я подошел поближе, то оказалось, что ее зеленая юбка – это солнечный летний полдень, левый рукав – весенний рассвет, правый – осенний закат, а развевающиеся волосы – зимняя ночь.
Но какими бы ни были чудеса этого мира, мне была нужна ветвь. А значит – вперед и вверх.
Правда, идти вверх в этом текучем царстве грез было непросто. Я долго карабкался по скалам вдоль горной реки, а потом оказалось, что это было лишь лицо с резкими чертами и пряди волос. Я переходил по мосту реку, а обернувшись, видел, что мостом были мужская и женская руки, соединенные в пожатии. Я видел вдали Хоровод Великанов, освещенный лучами заката, – но он оказывался внутри детского мячика…
Я не знаю, сколько я там бродил. Боюсь, внутри этого мира со временем творились такие же шутки, как и с пространством.
Сначала меня это удивляло. Потом – злило. Я рвался к цели – и не знал, продвинулся ли хоть на шаг.
Потом… я просто принял этот мир – таким. Я должен идти вперед и вверх – и я буду это делать. Мир будет вечно меняться – что ж, он таков. Мне не изменить его, ему не изменить меня. Я не стану тратить силы на спор с ним. А он пусть спорит со мной, раз такова его природа.
Еще у меня мелькнула мысль, что вряд ли хоть одному из сидхи Древо показывалось таким. Есть чем гордиться и будет чем хвастаться.
Если смогу вернуться отсюда.
Точнее, если вернусь – живым. А вот в этом я совсем не уверен.
Кромка миров: Эссилт
Сархад… почему в последние дни я только о тебе и думаю?
Ты давно уже не подходишь к своему Окну – тебя нет в Зале Огня. Что ж, Аннуин велик, а для тебя он наверняка не единственный из миров, недоступных нам, людям.
Тебя нет в замке Рианнон, и меня это не тревожило. Но сейчас…
Что с тобой, Сархад? Где ты? Отчего не подаешь вестей?
С тобой беда – или это просто моя мнительность?
И не у кого узнать твою судьбу. Раньше, до Муррея, я бы воззвала к Рианнон – но теперь она меня ненавидит, хоть мы с тобой и не виновны в том, за что она гневается на нас.
Я бы могла попросить Периниса искать тебя – но если ты действительно в беде, то я не имею права рисковать его жизнью.
Кажется, мне остался лишь один помощник.
* * *Поздним вечером королева, подобрав меховой плащ, спустилась в свиной загон и – свернула. Священные свиньи, до сих пор живущие в Тинтагеле, радостно захрюкали, приветствуя ее.
– Кто из вас поможет мне найти Фросина? – спросила она.
Одна из свиней бодро затрусила к стене, Эссилт побежала за ней и пропустила миг, когда они обе прошли сквозь камень.
Тинтагел был и здесь, только кладка – гораздо более древняя. Но вместо площади перед замком простирались вересковые холмы, а вдали, едва различимый в
