— Лина, можно с тобой поговорить?
Последние из моих одноклассников уже уходили. Я подошла к столу учительницы.
— Лина, — начала она, сложив руки на столе, — оказывается, тебе больше нравится общаться, нежели учиться.
Учительница открыла папку, лежащую перед ней. Мой желудок подскочил к горлу. В папке оказались записки с картинками, которые я писала одноклассницам. Сверху лежал рисунок с грецким ню и портрет нашего красавца — учителя истории.
— Вот это я нашла среди мусора. И поговорила с твоими родителями.
У меня задрожали руки.
— Я перерисовывала фигуру из библиотечной книги…
Она подняла руку, словно велела замолчать.
— Ты не только любишь общаться — более того, ты художественно одарена. Твои портреты… — она немного помолчала, вертя в руках рисунок, — завораживают. В них заметна не по твоим годам глубокая эмоция.
— Спасибо, — выдохнула я.
— Мне кажется, твой талант нам дальше развивать не по силам. Зато в Вильнюсе есть летняя программа…
— В Вильнюсе?
Вильнюс находится в нескольких часах езды от Каунаса.
— Да, в Вильнюсе. В следующем году, когда тебе исполнится шестнадцать, ты сможешь испытать свои силы и попробовать туда поступить. Если у тебя получится, то ты будешь учиться с самыми одарёнными художниками Северной Европы. Тебя это интересует?
Я приложила неимоверное количество усилий, чтобы проглотить волнение и выдавить из себя:
— Да, госпожа Пранас, меня это интересует.
— Я бы хотела тебя рекомендовать. Заполни заявку и приложи к ней примеры твоих работ, — сказала учительница, передавая мне папку с записками и рисунками. — И мы как можно скорее отправим их в Вильнюс.
— Спасибо, госпожа Пранас! — поблагодарила я.
Учительница улыбнулась и откинулась на спинку стула.
— Мне и самой приятно, Лина. У тебя талант. Тебя ожидает большой успех.
Кто-то обнаружил расшатанную доску за вещами в задней стенке. Йонас подполз туда и отклонил её.
— Что видно?
— За деверьями какой-то мужчина, — сказал Йонас.
— Партизаны! — воскликнул Лысый. — Они пытаются нам помочь. Привлеки его внимание.
Йонас высунул из-за доски руку и попробовал помахать партизану.
— Он идёт сюда, — сказал Йонас. — Тихо!
— Они отцепляют вагоны с людьми, — заметил мужской голос. — Делят эшелон на два.
Мужчина побежал обратно в лес.
В отдалении раздались выстрелы.
— Куда везут мужчин? — спросила я.
— Может, в Сибирь, — предположила госпожа Римас. — А нас — куда-то ещё.
Мне больше нравилось думать о Сибири, раз уж папу везут туда.
Звякал и скрипел металл. Поезд разделяли. А после послышался другой звук.
— Слушайте, — сказала я. — Мужчины!
Звук становился всё громче и громче. Они пели — во весь голос. Андрюс присоединился, и мой братик, и седой мужчина. И, в конце концов, Лысый тоже — все пели наш гимн: «Литва, отчизна наша, ты — земля героев…»
Я заплакала.
17
Голоса мужчин из тех, других вагонов, звучали гордо и уверенно. Отцы, братья, сыновья, мужья. Куда они едут? А куда мы — женщины, дети, пожилые и искалеченные?
Я вытирала слёзы носовым платком и позволила другим им воспользоваться. Когда мне его вернули, я задумчиво посмотрела на него. В отличии от бумаги, носовой платок без вреда переходит из рук в руки. На нём я и буду рисовать для папы.
Пока я обдумывала свой план, женщины в вагоне всё время возились с младенцем, который, кажется, никак не мог поесть. Госпожа Римас уговаривала Ону не сдаваться и пробовать снова и снова:
— Давай, милая, давай!
— Что там такое? — спросила мама в темноту вагона.
— Она, — ответила госпожа Римас. — У неё протоки закупорены, а в придачу ко всему она ещё и обезвожена. Ребёнок не может поесть.
Несмотря на все старания госпожи Римас, кажется, ничего не помогало.
Мы ехали день за днём, останавливаясь неизвестно где. Энкавэдэшники пытались сделать так, чтобы нас никто не видел, а спешить им было некуда. Мы с нетерпением ждали тех дневных остановок. Лишь тогда открывали двери, и мы имели доступ к свету и свежему воздуху.
— Один человек! Два ведра. Трупы есть? — спрашивали охранники.
Мы договорились выходить за вёдрами по очереди, чтобы каждый мог получить возможность выйти из вагона. Сегодня была моя очередь. Я мечтала о том, что увижу голубое небо и почувствую солнце на лице. Но перед этим пошёл дождь. Мы все собрались и принялись подставлять кружки и различную посуду, чтобы набрать дождевой воды.
Я закрыла зонтик и струсила воду на тротуар. Из ресторана вышел сударь в костюме и быстро отскочил от капель в сторону.
— Ой, извините, господин!
— Не переживайте, барышня, — ответил мужчина, кивнул и коснулся своей шляпы.
Из ресторана повеяло запахом жареной картошки и мяса с приправой. Вышло солнце, озолотив бетон и согрев мне затылок. Отлично — вечерний концерт в парке не отменят. Мама хотела собрать корзинку, чтобы мы вместе поужинали на траве под луной.
Вертя зонтик, чтобы застегнуть, я аж подскочила: на меня из лужи под ногами смотрело чьё-то лицо. Я рассмеялась: это же я! — и улыбнулась своему отражению. Края лужи блестели на солнце, и вокруг моего лица получилась красивая рамка. Вдруг на фоне моего отражения что-то изменилось, словно появилась какая-то тень. Я оглянулась. Из-за туч изгибалась дугой радуга.
Поезд замедлил свой ход.
— Быстро, Лина. Вёдра у тебя? — спросила мама.
— Да.
Я подошла к дверям. Когда поезд остановился, я принялась ожидать, когда же раздастся звук ботинок и бряцание. Двери открылись.
— Один человек! Два ведра. Трупы есть? — крикнул энкавэдэшник.
Я кивнула, готовясь выйти из вагона.
Охранник отступил, и я спрыгнула на землю, но поскользнулась на затёкших ногах и упала в грязь.
— Лина, как ты? — послышался мамин голос.
— Давай! — заорал охранник, а после выдал длинное русское ругательство и плюнул в меня.
Я поднялась и глянула вдоль эшелона. Небо было серым. Дождь не стихал. Раздался вскрик — и я увидела, как в грязь выбросили бездыханное тело ребёнка. Женщина хотела спрыгнуть за ним, но её ударили прикладом в лицо. Затем выбросили ещё одно тело. Смерть начала собирать свой урожай.
— Не стой, Лина, —
