Лицо мамы было серее некуда. В этот раз она не смогла скрыть от меня свой страх. У неё дрожали руки, она едва могла дышать.
— Вас могли убить!
— С нами всё хорошо, мама, — объявил Йонас. Его голос дрожал. — Мы ходили искать папу.
— Где Андрюс? — Из-за маминых плеч выглядывала госпожа Арвидас.
— Он ходил с нами, — объяснила я.
— Но где он? — спросила его мама.
— Он хотел найти своего отца, — сказала я.
— Отца? — Она тяжело вздохнула. — Вот почему он мне не верит? Я ведь говорила ему, что его отец… — Она отвернулась и заплакала.
Я поняла, какую страшную ошибку мы совершили. Нам не следовало оставлять Андрюса одного.
— Мы нашли его, мама! Мы нашли папу! — сказал Йонас.
Вокруг нас собралось много людей. Они хотели знать, сколько в том эшелоне мужчин и не видели ли мы их близких.
— Он сказал, что мы едем в Сибирь, — рассказывал Йонас. — И дал нам ветчины. Мы втроем поели, но оставили и тебе. Лина, дай маме ветчину.
Я достала из кармана её часть.
Она увидела у меня на пальце обручальное кольцо.
— Это на случай, если понадобятся деньги, — пояснила я. — Папа сказал, что ты можешь его продать.
— И чтобы ты вспоминала о дубе, — добавил Йонас.
Сняв с моего пальца кольцо, мама приложила его к губам и заплакала.
— Не плачь, мамочка! — попросил Йонас.
— Девочка! — закричал Лысый. — А что ещё ты принесла поесть?
— Лина, дай этот кусок господину Сталасу, — сказала мама. — Он голоден.
Господин Сталас. У Лысого есть фамилия. Я подошла к нему. Его ослабевшие руки были покрыты зелёно-фиолетовыми синяками. Я протянула ему ветчину.
— Но это для твоей мамы, — сказал он. — А что ещё у тебя есть?
— Вот это — всё, что он мне дал.
— Сколько вагонов в том поезде?
— Не знаю, — ответила я. — Может, двадцать.
— Он сказал, что мы едем в Сибирь?
— Да.
— Наверное, твой отец прав, — сказал он.
Мама потихоньку успокаивалась. Я снова протянула Лысому ветчину.
— Это для твоей мамы, — сказал он. — Проследи, чтобы она её съела. Я всё равно не люблю ветчину. А теперь оставь меня в покое.
— Он не хотел с нами идти, — объяснял Йонас госпоже Арвидас. — Они с Линой начали спорить, и он сказал, что пойдёт проверит ещё несколько вагонов.
— Мы не спорили, — вмешалась я.
— Если они найдут его на улице и узнают, что он — сын офицера… — Госпожа Арвидас закрыла лицо руками.
Седой мужчина покачал головой и принялся накручивать свои часы. Я чувствовала себя виноватой. Ну почему я не осталась, не настояла на том, чтобы Андрюс возвращался с нами? Я выглянула из вагона в надежде увидеть его.
Два офицера потащили по платформе священника. Руки у него были связаны, а ряса испачкана. За что священника? Да и нас всех — за что?
13
Солнце встало, и температура в вагоне быстро поднималась. Сырой запах мочи и испражнений окутал всё, словно грязное одеяло. Андрюс не возвращался, и госпожа Арвидас плакала так, что мне было страшно. От чувства вины я ощущала себя ужасно.
К вагону подошёл охранник и поставил ведро воды и ведро баланды.
Все бросились к тем вёдрам.
— Постойте! — сказала госпожа Грибас, словно к ученикам в классе. — Пусть каждый возьмёт по чуть-чуть, чтобы хватило на всех!
Баланда сероватого цвета напоминала корм для скота. Некоторые дети отказывались её есть.
Йонас нашёл то, что передала двоюродная сестра мамы, Регина. В свёртке было маленькое одеяло, колбаса и кекс. Мама раздала всем по маленькому кусочку. Младенец всё ещё плакал. Она так же кричала и извивалась, как и ребёнок, который по-прежнему ничего не ел, а цвет его кожи с розового стал каким-то красноватым.
Шли часы. Андрюса так и не было.
Мама присела возле меня.
— А как выглядел папа? — спросила она, разглаживая мне волосы и обнимая.
— Неплохо, — солгала я и положила руку на мамино плечо. — А почему нас забирают? Потому что папа работает в университете? Но это же бессмыслица.
Лысый застонал.
— Вот он, — прошептала я. — Он ведь не преподаватель. А простой коллекционер марок, и его везут в Сибирь.
— Он не простой коллекционер, — едва слышно ответила мама. — В этом я ни капли не сомневаюсь. Он слишком много знает.
— И что же он знает?
Вздохнув, мама покачала головой.
— У Сталина есть план, милая. Кремль сделает всё, чтобы воплотить его в жизнь. Ты сама это понимаешь. Он хочет присоединить Литву к Советскому Союзу, поэтому и вывозит нас на время.
— Но почему нас? — спросила я. — Они ещё в прошлом году вошли в Литву. Разве им этого мало?
— Не только с нами так поступают, солнышко. Думаю, такое же творится и в Латвии, и в Эстонии, и в Финляндии. Это очень сложно, — сказала мама. — Попробуй отдохнуть.
Я очень устала, но уснуть не получалось. Мне всё думалось, не едет ли сейчас в каком-то поезде моя двоюродная сестра Йоанна. Может, она там же, где и папа? Он говорил, что я могу ему помочь, но как, если мы в самом деле едем в Сибирь? Так я и задремала, думая об Андрюсе и пытаясь увидеть его лицо.
Мои ноги сами остановились возле этой работы. Лицо. Невероятно волшебное, не похожее ни на что из того, что мне доводилось видеть. Портрет молодого человека. Углём. Уголки губ на портрете поднимались, но, несмотря на улыбку, в выражении лица читалась такая боль, что мои глаза тут же застлали слёзы. Полутона в волосах были очень деликатно прописаны, но в то же время создавали чёткий контраст. Я подошла поближе рассмотреть, как это сделано. Безупречно. Как художнику удалось создать такие резкие тени, при этом не оставив нигде пропуска или отпечатка пальца? Что это за художник, кто изображён на портрете? Я посмотрела на надпись: Мунк.
— Барышня, не отставайте, пожалуйста. Это из другой экспозиции, — сказал экскурсовод.
Кто-то из учеников позже жаловался, но как можно жаловаться на то, что тебя водили в художественный музей? Лично я этой экскурсии ждала несколько месяцев.
Туфли
