— Как вы могли? Вы что, с ума сошли?
Я села и принялась оглядываться: что же происходит? Над Йонасом и Андрюсом стояла госпожа Грибас. Я постаралась подойти к ним.
— Ведь это Диккенс! Как вы посмели! Вы превращаетесь в скот, за который они нас и принимают!
— Что случилось? — спросила я.
— Твой брат и Андрюс курят сигареты! — закричала она.
— Мама знает, — заметила я.
— Из книг! — Она сунула мне в лицо обложку.
— У нас сигареты закончились, — негромко сказал Йонас, — но в Адрюса остался табак…
— Госпожа Грибас, — сказала мама. — Я с этим разберусь.
— Советские арестовали нас за то, что мы умные, образованные люди. А курить страницы книг — это… Вот что скажете? — спросила госпожа Грибас. — Где вы взяли эту книгу?
Диккенс. В моём чемодане были «Посмертные записки Пиквикского клуба». Мне их бабушка подарила на Рождество, когда ещё была жива.
— Йонас! Ты взял мою книгу. Как ты мог?!
— Лина… — начала мама.
— Это я, — сказал Андрюс. — Я виноват.
— Да, ты виноват! — сказала госпожа Грибас. — Развращаешь этого мальчика. Как тебе не стыдно!
Госпожа Арвидас спала в другом конце вагона и понятия не имела о случившемся.
— Ты идиот! — закричала я Андрюсу.
— Я тебе новую книгу найду, — сказал он.
— Такую не найдешь! Это был подарок! — возразила я. — Йонас, мне эту книгу подарила бабушка.
— Извини, — сказал Йонас и опустил глаза. — Мне жаль.
— Ещё бы! — кричала я.
— Лина, это я придумал, — сказал Андрюс. — Он не виноват.
Я только отмахнулась. Вот почему мальчишки всегда такие дураки?
21
Недели. Я уже потеряла счёт времени в дороге. Перестала смотреть, как из вагонов выбрасывают трупы. Всякий раз, когда поезд трогался с места, за ним оставались на земле тела. Что подумают люди, если их увидят? Похоронят ли их, и в самом ли деле будут думать, что они воры и проститутки?
Чувство у меня было такое, будто я качаюсь на маятнике. Только меня заносило в самую глубокую безнадёжность, как маятник возвращался к каким-то маленьким радостям.
К примеру, однажды мы остановились сразу за Омском. Там стояла маленькая ятка. Мама подкупила охранника, чтобы отпустил её. А вернулась с полным подолом чего-то тяжёлого. В вагоне опустилась на колени и разослала юбку. Конфеты, ириски, леденцы, чёрная лакрица, целые горы жвачек и других сладостей радугой легли перед нами, скатываясь на пол. Яркие цвета — розовый, жёлтый, зелёный, красный — и для всех! Дети кричали и прыгали от радости. Я вкинула в рот жвачку. И тут же почувствовала вкус цитрусовых. Я рассмеялась, а Йонас смеялся со мной. Для взрослых нашлись сигареты, спички и чёрный шоколад.
— Там не было хлеба или чего-то из серьёзной еды, — пояснила мама, разделяя эти сокровища. — И газет не было.
Дети с благодарностью обнимали маму за ноги.
— Глупая женщина. Ну и зачем нужно было тратить свои деньги на нас? — спросил Лысый.
— Потому что вы голодные и усталые, — ответила мама и протянула ему сигарету. — И я знаю, что вы бы сделали такое для моих детей, если бы они в этом нуждались.
— Ещё чего! — буркнул он и отвёл взгляд.
Через два дня, выходя с вёдрами, Андрюс нашёл овальный камешек, в котором блестел кварц и ещё какие-то минералы. Камешек ходил по рукам: все охали и ахали. Госпожа Арвидас в шутку прикладывала его к пальцу, чтобы было похоже на камень из драгоценного перстня.
— А вы что, не знали? — говорила она. — Я принцесса вагона!
Мы смеялись. Люди улыбались. Я почти не узнавала их. Я посмотрела на Андрюса. Всё его лицо озаряла улыбка — и он неузнаваемо менялся. Когда он улыбался, то выглядел ещё красивее.
22
Через шесть недель и три дня без еды поезд остановился. Двери не открылись. Лысый, который следил за нашим передвижением с помощью указателей, которые виднелись в окно-дыру, предполагал, что мы где-то на Алтае, на север от Китая. Я пыталась выглянуть в щель между досок, но на улице было темно. Мы принялись стучать в дверь. Но никто не пришел. Я подумала о хлебе, который тогда оставила на подоконнике — ещё теплом, рыхлом, только из печи. Сейчас бы хоть кусочек. Ну хоть маленький.
Желудок горел от голода, в голове стучало. Я соскучилась по рисованию на настоящей бумаге, по освещению, при котором хорошо видно. Меня ужасно утомило постоянное нахождение среди людей. Их кислое дыхание постоянно чувствовалось на всём теле, на локтях, коленях, на спине. Иногда мне хотелось просто растолкать всех, но это бы не помогло. Мы были словно спички в маленькой коробочке.
Поздним утром что-то щёлкнуло. Охранники открыли двери и сказали всем выходить. Наконец-то. От разительного дневного света я задрожала всем телом. На носовом платке написала «Алтай».
— Лина, Йонас, причешитесь! — сказала мама.
Она расправила нам одежду, что было совершенно бесполезно, и помогла мне уложить косу вокруг головы короной. От этого голова зачесалась ещё сильнее.
— Не забывайте: нам нужно держаться вместе. Не отходите, не разбредайтесь. Поняли?
Мы кивнули. Мама всё ещё крепко сжимала пальто под мышкой.
— Где мы? — спросил Йонас. — Нам дадут воды?
— Ещё не знаю, — ответила мама, поправляя свои волосы.
Она достала тюбик помады, которая немного подтаяла, и слабой рукой подвела губы. Йонас улыбнулся. Мама ему подмигнула.
Энкавэдэшники держали винтовки наготове. Солнце поблёскивало на острых штыках. Таким можно было проткнуть человека за полсекунды. Госпожа Грибас и госпожа Римас сначала помогли выйти маленьким детям, а за ними вышли мы. Андрюс и седой господин вынесли из вагона Лысого.
Как выяснилось, высадили нас не на станции, а в широкой и глубокой долине, окружённой лесистыми холмами. Дальше виднелись горы. Небо ещё никогда не казалось мне таким синим и таким прекрасным. От яркого солнца приходилось закрывать глаза. Я глубоко вдохнула и почувствовала, как свежий, чистый воздух наполнил мои загрязнённые лёгкие. Энкавэдэшники вывели депортированных из каждого вагона, чтобы те сели на траве группами на расстоянии не более десяти метров от путей. Нам дали два ведра баланды и воды. Дети тут же набросились на еду.
Впервые я увидела других пассажиров. Здесь находились тысячи людей. Неужели и мы так жалко выглядели? Толпы литовцев с потрёпанными чемоданами и набитыми сумками высыпали в долину, грязные, в серой, пыльной одежде, словно несколько лет прожили в канаве. Все двигались медленно, а у кое-кого и вовсе не хватало сил
