Мы с Йонасом лежали на траве и пытались размять затёкшие мышцы. К нам присоединился Андрюс, положил руки под голову и устремил взгляд в небо.
— У тебя уже лоб красный, — сказала я ему.
— Вот чего-чего, а обгореть я не боюсь, — ответил Андрюс. — Я не отворачиваюсь от охранников. Может, загорим, нас купят и погонят в советское рабство, как хочет та баба.
Йонас перевернулся на спину и лёг, как Андрюс.
— Только нам нужно держаться вместе. Папа сказал, что это важно.
— У меня нет выбора, кроме как оставаться с мамой. Удивительно, как у неё получилось аж сюда доехать вместе со мной, — сказал Андрюс, оглядываясь на свою мать. Госпожа Арвидас, покачиваясь, отгоняла от себя мух шёлковым платком. — Крепкой её не назовёшь.
— У тебя есть братья или сестры? — спросил Йонас.
— Нет, — ответил Андрюс. — Маме быть беременной не понравилось. А папа сказал, что раз уж родила сына, то больше им детей и не нужно.
— А мой папа говорил, что когда-нибудь у нас ещё будет братик или сестрёнка. Мне бы, наверное, хотелось всё-таки братика, — рассказывал Йонас. — А ты как считаешь, что сейчас происходит дома? Думают там о нас, задаются вопросом, что с нами случилось?
— Если и так, то спросить боятся, — ответил Андрюс.
— Но почему? И зачем нас забрали? — не понимал Йонас.
— Потому что мы в списке, — сказала я.
— А почему мы в списке? — спрашивал дальше Йонас.
— Из-за того, что папа работает в университете, — ответила я.
— Но ведь госпожа Раскунас тоже работает в университете, а её не забрали! — заметил Йонас.
Братик был прав. Госпожа Раскунас выглядывала из-за шторы, когда нас везли в ночь. Я видела, как она смотрела. Почему её семью не забрали? Почему они прятались за шторами, а не пытались защитить нас, не позволить нас вывезти? Папа бы так никогда не поступил.
— А вот чего Лысый в том списке — мне не понятно, — сказала я.
— Он ужасный.
— И жить ему не хочется, да? — произнёс Андрюс, глядя в небо.
— Знаете что? — сказал Андрюс. — Когда я вот так смотрю в небо, мне кажется, будто я лежу на траве дома, в Литве.
Что-то подобное могла бы сказать и мама — просто взять и добавить красок в чёрно-белую картинку.
— Смотрите, — продолжал Йонас, — это облако похоже на пушку.
— Вот бы она разнесла Советский Союз, — сказала я, проводя пальцами по траве. — Они этого заслуживают.
Андрюс повернул ко мне голову. Мне стало неловко от его долгого взгляда.
— Что такое?
— У тебя никогда рот не закрывается, — сказал он.
— Так и папа говорил. Лина, ты лучше поосторожнее, — заметил Йонас.
Дверь моей комнаты отворилась.
— Лина, я жду тебя в гостиной, — сказал папа.
— Зачем? — спросила я.
— В гостиной — НЕМЕДЛЕННО!
У папы раздувались ноздри. Он вышел из комнаты.
— Мама, что случилось?
— Лина, ты слышала, что сказал папа. Ступай в гостиную.
Мы пошли коридором.
— Ложись спать, Йонас, — велела мама, даже не глянув в сторону его комнаты.
Я оглянулась. Братик выглядывал из-за двери своей комнаты с широко распахнутыми глазами.
Папа был очень зол, и злился он на меня. Что же я натворила?
Я зашла в гостиную.
— На что ты растрачиваешь свой талант?! — Он ткнул мне в лицо какую-то бумажку.
— Папа, это же шутка… — попыталась объяснить я.
— Для ТЕБЯ это шутка, а для Кремля, думаешь, это тоже шутка?! Боже мой, какое сходство! — Он кинул бумажку мне на колени.
Я взглянула на рисунок. Да, сходство на лицо. Даже в костюме клоуна легко узнавался Сталин. Я нарисовала его в нашей гостиной; за столом сидели папа и его друзья, и они со смехом забрасывали клоуна-Сталина бумажными самолётиками. Папа и доктор Зельцер получились как две капли воды похожи на себя. А у журналиста мне не очень удался подбородок.
— Ещё такие есть? — потребовал ответа папа и забрал у меня рисунок.
— Ну, это было просто ради смеха… — залепетала я.
В коридоре в пижаме стоял Йонас.
— Пожалуйста, папа, не злись.
— И ты туда же?! — закричал папа.
— Ой, Йонас… — начала мама.
— Он в этом не участвовал! Я сама его нарисовала. А ему показала, потому что думала, что это смешно.
— Ещё кому-то показывала? — спросил папа.
— Нет. Я только сегодня вечером его нарисовала, — ответила я.
— Лина, — сказала мама, — это не шутки. Если бы кто-то из советских увидел этот рисунок, тебя могли бы арестовать!
— Да как бы они его увидели? Я ведь его выбросила.
— А что, если бы кто-то вроде меня нашёл его в корзине? Ветром его могло бы принести к ногам Сталина, — сказал папа. — Ты нарисовала, как твой отец и его друзья насмехаются над руководителем Советского Союза! Ещё такие рисунки у тебя есть?
— Нет, только этот.
Папа порвал мой рисунок и выбросил клочки бумаги в камин.
Андрюс всё ещё смотрел на меня.
— Ты этого хочешь? — в конце концов спросил он. — Чтобы Советский Союз распался?
Я оглянулась на него.
— Я просто хочу домой. И папу увидеть хочу.
Он кивнул.
25
Наступил вечер — и осталось только две группы. Большинство энкавэдэшников уехали на поезде. Осталось пять вооружённых офицеров с двумя винтовками. Литовцев было около семидесяти пяти, а советских только пятеро, но никто не решался и пошевелиться. Наверно, большинство из нас были ослаблены и уставшие. Трава казалась долгожданной постелью, роскошью. Я подмечала ориентиры и важные детали, чтобы нарисовать для папы.
Энкавэдэшники развели огонь и сварили себе ужин, а мы сидели и смотрели. У них были американские консервы, хлеб и кофе. После ужина они пили водку, курили и разговаривали всё громче и громче.
— О чём они говорят? — спросила я у мамы.
— Разговаривают о своём доме, о своих родных краях. Рассказывают о друзьях и родственниках, — ответила она.
Я не поверила и попыталась вслушаться в российские слова. Тональность и
