— Ой, — умиленно вздыхает Полька. — Хоть ты и злая, но даже ты должна за нас порадоваться. У нас с Дёмчиком будет малыш, — вдохновенно верещит от счастья. — Настя! Настя, ты слышишь? Ты придешь?
— Это шутка? — тяжело спрашиваю я.
— Какая шутка?! Я у врача уже была!
— И ты действительно хочешь, чтобы я пришла вас поздравить?
— Конечно! Мы же семья! Все, я побежала, мне еще надо на маникюр забежать. Ох, а вдруг это вредно для ребенка, ты не знаешь? Ты должна знать…
Я оставляю ее вопрос без ответа. Телефон падает на пол, по экрану расползается тонкая паутинка трещин. Как и по моей жизни. По ней точно так же ползут трещины. По всем слоям. По всем фронтам. Эти тонкие трещинки забираются в каждый тайный уголочек, разрушая с таким трудом созданную броню. Думаешь, закрылась, заперлась, что никому до самого больного не добраться, но один точный удар, и все осыпается, будто шелуха.
Забываю про кофе. Сижу тут же на полу, оперевшись спиной о кухонный шкафчик, и вновь перебираю в памяти все подробности прошлого, ибо они стали точкой опоры всей моей жизни. Все, что я сейчас делаю и говорю, помимо моей воли определяется тем случаем.
Я и чувствую себя так же…
Животным, загнанным до пены…
Превозмогая одеревенелость суставов, добираюсь до спальни и снова ложусь на кровать. Даже не ложусь, а падаю пустой оболочкой, без души и без тела. И ничего не хочу. Совсем ничего. Не хочу ни с кем говорить, не хочу никого видеть. Ядом разливается по телу апатия. Усталость и нежелание всего проникают в мышцы, в нервы, в вены. Заболачивают кровь отголоски боли.
В руке вибрирует телефон. Тося.
— Алло, — отвечаю я и не узнаю свой голос.
— Настя, что Польке надо? Замучила меня звонками. Ты где?
— Я дома.
— Что случилось? — Голос подруги доносится будто издалека.
— Ничего. Все хорошо.
— Не ври мне. Что случилось? Я слышу по голосу.
— Полька беременна. По этому поводу у нас сегодня семейный обед.
— О, боже… Только не говори мне, что ты пойдешь туда…
— Конечно, пойду.
— Не смей! Слышишь! — паникует подруга. — Я тебе запрещаю! Так, я сейчас на даче, но я приеду.
— Тося, успокойся, со мной все хорошо.
— Да что ты мне сказки рассказываешь! — рычит она и бросает трубку. Наверное, уже бежит к машине, чтобы вернуться в Москву.
Полька сказала, что собираются они к двум. Я как раз успею привести себя в порядок и приехать, даже не опоздаю.
О, я не могу это пропустить. Ни за что на свете.
Холодный душ, хоть и не избавляет от головной боли, но порядком отрезвляет. Вытирая полотенцем волосы, я с особым вниманием рассматриваю свое голое тело. Высокую грудь… худой девичий живот, который так и не успел претерпеть какие-либо изменения…
«Ты стала, кем хотела?»
Не стала! Я так и не стала, кем хотела!
Моя машина осталась у того ресторана, в котором мы с Леднёвым накануне распивали вино, поэтому пришлось ехать на такси. Чему я несказанно рада. По правде говоря, мне снова хочется выпить. И уж если быть совсем честной — напиться. Не для удовольствия — до отвращения. До омерзения к самой себе. До отупения любой мысли, способной причинить боль.
Опять поднимаюсь по узкой лестнице на второй этаж, опять весь зверинец уже в сборе. Мамочка, папочка, сестра и ее муж.
— Настенька, а я уже переживала, что ты не приедешь, — елейным тоном говорит мать.
— Правда переживала?
Мать бледнеет, слыша мой голос. Папуля и сестра нервничают, только Дёмка больше всех рад меня видеть. Его глаза на своем месте — в ложбинке между моих грудей.
Смотри, милый, не стесняйся. Я же для тебя старалась. Плечи оголила, грудь обтянула. И ведь ничего развратного, классика — только милое маленькое черное платье.
— Настя, пожалуйста, не порти всем настроение, дай спокойно пообедать, — тихо просит Полина.
Одним возмущенным глотком я осушаю половину бокала.
— Ах не портить вам настроение? — вскипаю и даже не пытаюсь себя остудить. — А то, что вы мне жизнь испортили… ничего ведь, правда? Дёма, а вы у мамы спросили разрешения? Мамуля вам дала добро на беременность? А то, смотри, накажет тебя теща! Ой, накажет! Она это умеет!
Тарелка передо мной пуста, я только пью, хотя стол ломится от закусок.
Чем мне все-таки нравится Демьян, так это тем, что некоторые моменты он понимает без слов и объяснений. Едва мой бокал пустеет, он наполняет его снова.
— Нравится платье? — спрашиваю я у него, и Плесовских давится красной рыбой. — Ну-ну, — тянусь через стол и хлопаю его по спине. — Что ты, что ты, дорогой… Полька почти в слезах, а мне похрен.
— Ой, мамуля! А ты помнишь Леднёва? Того малолетку?
— Никиту, — с кривой улыбкой уточняет мать и отпивает воды. Потом прочищает горло и снова пьет воду. — Конечно.
— А он сейчас, знаешь, кто? Прокурор! Представь! Про-ку-рор. А ты говорила, он тупой, никчемный и безнадежный. Вот жизнь, да? Никчемный и безнадежный малолетка стал прокурором.
— Настя, — бессильно говорит Полина, обливаясь слезами, — ты очень… очень некрасиво себя ведешь…
— Да мне насрать, как я сейчас выгляжу! — рявкаю я, отталкивая от себя пустую тарелку. Она сбивает бокал и тот падает на стол. Красное вино кровавым пятном растекается по скатерти. — Хуже, чем вы, я все равно не буду выглядеть никогда! Дура ты набитая, что ты сидишь! Что ты радость изображаешь! Идиотка! Если ты хочешь родить здорового ребенка и жить нормальной жизнью, то сгребай в охапку своего муженька и уезжай из Москвы! Из страны! Подальше от этой гребаной семейки! Пока из тебя все не вытекло!
Отец не выдерживает и выходит из-за стола. Нет, далеко он не уйдет. Выйдет, покурит, переждет бурю и вернется пить водку и жрать икру. Он и сейчас уходит, не потому что ему неприятно все это выслушивать, он бежит как крыса с тонущего корабля. Бежит подальше от ответственности.
— Беременность они тут празднуют, повод у них… Ты хорошо по ночам спишь? — переключаюсь на мать. — Тебя кошмары не мучают? Тебе мой ребенок не снится?
— Настя, пойдем отсюда, Настя, — кто-то дергает меня за локоть и тащит со стула.
Я отбрасываю эту мешающую мне руку. Отвяжись! Я еще не все сказала!
— Настя, пойдем отсюда! — снова эти руки. Они оказываются настойчивыми и все-таки вытаскивают меня из-за стола. — Пойдем, милая, — ласково просит меня знакомый голос.
Я поворачиваюсь. Тоська. Здесь. Видя ее, я глубоко вздыхаю, будто до этого мне дышать не давали.
Тая, чувствуя, что я чуть умерила свой пыл, хватает со стула мое пальто и подталкивает меня к выходу:
— Пойдем отсюда. Нечего тебе тут делать.
— Подожди, — еще раз глубоко вздыхаю. — Еще один момент. Всегда мечтала это сделать. Все десять лет мечтала только об одном, — говоря это, обеими руками хватаюсь за край
