– Мамочка, – беззвучно прошептала она, глядя в золотистый сумрак спальни, – как жаль, что тебя нет рядом!
И слезы навернулись на глаза. Вспомнила, как мама – та, что вырастила, – заплетала ей косички. А Алька – маленькая, по пояс маме, – тянется на цыпочках, смотрит в зеркало.
«Вырастешь такой красоткой, Алечка. Женихов придется палками отгонять, чтоб остался только самый лучший».
Судорожно вздохнула.
Если бы мама была рядом… С ней хотя бы можно было посоветоваться. Спросить, наконец, любовь – это как? Когда она бросилась спасать Эльдора, закрыла собой от чудовищной твари – это любовь? Или просто не хотелось, чтобы он погиб так глупо и безрассудно? Или тех, кто не нужен, не спасают? А если спасают, то для чего?
Алька нащупала в темноте перстень, который приняла от Мариуса. Может быть, не стоило так торопиться? Она так и не разобралась в себе, что чувствует к Эльдору. Да, он был хорош, с какой стороны ни глянь: статный, не старый, такой, который защитит. К Тибу отнесся так хорошо, как не всегда к родным детям относятся. Да и в том, что он был не прочь уложить ее в постель, сомнений не возникало. А что до сих пор этого не сделал, намекало на серьезность намерений. И все же, все же… Алька пыталась найти, нащупать в неизвестности то, чем можно измерить любовь и определить, она ли это или просто привязанность, симпатия, – и не могла.
Она закрыла глаза, но сон не шел. Вспоминались их самые первые встречи. Когда поймал ее, двуликую. Боль во всем теле, грубая подошва сапога на шее. Когда забирал из тюрьмы. И как она ловила его взгляды, когда работала, когда мыла окна, помогала Эжени стряпать на кухне, собирала яблоки в саду. Он ведь частенько смотрел на нее, а ее бросало то в жар, то в холод от тяжелого взгляда приора. И в мыслях не было, что когда-нибудь между ними будет что-то… Непонятно, любовь ли, но явно что-то особенное, очень личное. То, что действительно их связало.
Алька приподнялась на локте, посмотрела на грубый шрам через грудь. Он начинался сразу под ключицей, сворачивал вниз и вбок, шел по ребрам. Наверное, это было очень больно – не просто так Мариус потерял сознание прямо на арене. И, наверное, для него было непростым решением вот так взять и явиться за Пелену. Он знал, что его там ждет. И не отступил, не побоялся рискнуть ради них двоих. Алька подалась вперед, наклонилась над шрамом и, сама не зная зачем, легонько коснулась его губами. Как будто это могло помочь тканям скорее восстановиться. Отпрянула, чего-то испугавшись, нервно облизнула губы. На них остался солоноватый вкус пота, и Альку вдруг ощутимо тряхнуло. Внезапно проснулось необузданное, почти животное желание запустить пальцы в его коротко стриженные волосы, ощутить его горячие губы… везде. И прикосновения его рук. А еще прижать его голову к своей груди так, чтоб и ему было хорошо и спокойно. Так же, как ей в его объятиях.
Алька покосилась на лицо спящего – оно казалось спокойным, ресницы чуть заметно подрагивали. А она тонула, барахталась в волнах такого странного и сладкого желания еще раз прикоснуться губами к его груди, пройтись по шраму, отмечая каждый дюйм поцелуем, забирая боль и принося удовольствие. Алька сглотнула. И поцеловала еще раз, с закрытыми глазами, пытаясь ощутить на губах его вкус, смешать все воедино – запахи кофе, старых книг, память об обжигающих прикосновениях – как тогда, когда ей было непозволительно хорошо в его руках. Странная тяга целовать мужское тело. Верх неприличия. Но почему тогда настолько нравится?
– Еще немного, и твои перья меня не остановят, – едва слышно произнес Мариус.
Алька отшатнулась, едва не слетела на пол с кровати, но была удержана неожиданно крепкой рукой.
– Ты мне мешаешь регенерировать, Алайна Ритц.
Она ойкнула, когда Мариус подгреб ее к себе и попросту положил поверх себя. Лицом к лицу, глаза в глаза.
– И просто напрашиваешься на наказание, – выдохнул ей в губы.
– Я же… – Она несмело попыталась сползти, да и вообще отползти подальше.
Щеки полыхали. Видано ли, она сама целовала его, а он, оказывается, проснулся, но притворялся. Ждал, что дальше будет. Хитрый, хитрый…
– И твои перья мне не помешают, – шептал он, а руки уже гуляли по Алькиной спине, опускаясь на поясницу, выписывая замысловатые узоры поверх мягких перышек.
«Я же голая! – в отчаянии подумала она. – Мамочки, голая!»
– Что ты делаешь? – выдохнула Алька, все еще пытаясь отстраниться.
– А ты что делаешь? Я, между прочим, всего лишь спал. А тут такое…
Рука Мариуса по-хозяйски поползла ниже талии, погладила ягодицу. Перьев там было совсем мало, кожа почти голая.
– Мм, какое приятное открытие… – Мариус улыбнулся в полутьме. – Оказывается, там, где нужно, перьев-то и нет.
А у Альки это поглаживание отозвалось дрожью во всем теле, и она невольно заерзала на Мариусе. Дыхание сбилось. И почему-то хотелось попросить, чтобы он не останавливался, продолжал, потому что каждое прикосновение будило что-то новое, но вместе с тем знакомое. Алька уже испытала это странное чувство, когда кажется, что тело взорвалось искрами и даже перед глазами цветные пятна.
– Так, – пробормотал он, – знаешь что, слезай-ка ты с меня. Мне надо как можно быстрее регенерировать. Со всем прочим придется подождать, самую малость.
Тут Алька сообразила, что ей как раз во внутреннюю часть бедра упирается что-то весьма твердое и горячее. Охнув, торопливо скатилась с Мариуса в простыни и даже отодвинулась подальше. Нет, все это было вполне ожидаемо, но не привычно, совершенно не привычно.
– Раз ты мне не даешь спать, давай просто поговорим. – Он смотрел строго в потолок.
– Давай, – хрипло согласилась Алька, ловя себя на том, что ей чего-то не хватает.
Да что там – рук его не хватает. И губ. Так, чтоб везде, чтоб прикусывал кожу на шее.
Но там пока что перья, не выйдет.
– Если все у нас получится, давай зимой возьмем Тиберика на каникулы, – совершенно спокойно сказал Мариус.
– Он будет очень рад, – ляпнула Алька. Здраво мыслить как-то не получалось.
– Ты никогда не спрашивала, почему я стараюсь для Тиба что-то сделать.
– Это твое решение, – прошептала она, понимая, что вот сейчас-то он и скажет.
– Ровена убила нашего с ней малыша до того, как он родился, – медленно произнес Мариус, – мне
