ковру-самолету, в мгновение ока переносил всю семью из душного, пахнущего асфальтом и пылью, города в лесную колдовскую страну. И та щедро, словно с дорогими гостями, делилась с ними всеми своими, таимыми до поры, волшебными богатствами. Малина, черника, брусника, маслята, белые, рыжики, сорога, лещи, красавцы окуни, горбатые, как зубры, с блестящей, чернью по золоту, чешуей спин. Путешествия начинались, едва только весна набирала силу, паводком разбивая хрустальные гробы, спавших всю зиму красавиц. Не дожидаясь выходных, сразу после работы, отец заводил машину, и они переносились в другой мир. В светло-коричневой мути бурливых потоков, плыли, лениво покачивая краями, ноздреватые льдины, снег на полях оседал, словно засахариваясь, и лишь леса, вея все тем же холодом, плотно стояли, как могучая дружина на последнем зимнем рубеже. Отец рыбачил наметом, небольшой треугольной сеткой на длинном шесте, которую с берега опускают в воду, и медленно, не отрывая от дна, выводят, а мать и он, клубничная душа, с полиэтиленовым пакетиком, ходили за ним по берегу, собирали улов. Снасть и была с виду грозная, и трудов требовала не малых, - постепенно отец раздевался до рубашки, которая мигом проступала темными пятнами на спине, вдоль позвоночника, и под мышками, от его большой, сильной фигуры шел облачный белый пар, - но много они никогда не ловили. Отец смотрел на пакет. Хватит на варево? И ладно. Свернув намет, они шли к машине. Вольный, наполненный свежестью пробуждения, весенний воздух вбирал в себя и чуть горьковатый, смолистый дым небольшого костерка, делая его незаметным и запах первой в этом году ухи. Когда становилось теплее, и можно было спать в машине, уезжали уже на все выходные. Потом созревала малина. На сбор выходили, чуть свет, еще до восхода. Как тяжело было выбираться из уютного, теплого сна, как не любил он эти ранние подъемы, но как зато бывал вознагражден: поднимая тяжелую, одними, казалось, листьями, покрытую ветку, а там, в серебреном ореоле изнанки листков, словно одна огромная ягода, слепленная из множества маленьких, как и одна малинка, - из прозрачных, красных бусинок. А когда отец, заглянув в его бидончик, говорил, обращаясь к матери: "Ого, сын, скоро тебя догонит!" - тут уже забывался и подъем, и тяжелая дорога по спутанной траве, когда под промокшими от росы штанами неприятно зудели ноги. И кто знает, может, и выжил он впоследствии, когда мужики одногодки, как в эпидемии один за другим захлестывали петлями кадыкастые глотки, тем только, что с детства сумел вобрать в себя силу этих ознобных рассветов, раннюю свежесть русской земли. А потом начиналась черника, грибы, брусника, и так до поздней осени, до снега. Запасов на зиму делали вдоволь. Может потому, природа так щедро делилась с ними, что приходили они не за добычей, брали всегда в меру, в охотку. Деревенское детство отца пришлось на военные годы. Шестеро мал-мала меньше на руках у матери, и похоронка с фронта, - безотцовщина. Тогда выжили только лесом, рекой, полем. И сейчас отец с бережной благодарностью возвращался сюда. Все здесь было ему родное и близкое. А они с матерью просто шли за ним, как нитка за иголкой. О чем мечтал отец в его годы. В сорок четвертом. Если и о ведре, то, наверное, картошки, а скорее о хорошем куске хлеба. О чем будет мечтать в двух тысячном его сын?
Но ему хотелось клубники. Он не завидовал своим дворовым друзьям, у которых у всех были сады. Знал, что они терпеть не могут садовую повинность. И предложи ему поменяться с ними - не задумываясь бы, отказался. А совместить было нельзя. Или то, или это. "Не два горошка на ложке", - часто говорила ему мать.
Но, бывая в гостях, случайно встречая свою царицу, в зеленой, расплющенной зубцами к низу, короне, на мгновение терял себя. Ведра, тазы, миски, - все было полно Ей. Варили варенье. Медленными волнами накатывал тягучий, густой и приторный, багрово-бархатный запах погибающих ягод.
- Угощайся... - и мир обретал реальность.
Произнося: "Спасибо", - он одновременно сглатывал слюну, кисловато заполнявшую рот. Он не хотел так - у чужого стола. Зависти не было. Была мечта.
Конечно, ягоды бывали и дома. Мать покупала обычно килограмма два-три на варенье. И знай, она о его грезах, навряд ли бы отказала единственному сыну. Но мечта была одинаково сильной и тайной. Лишних денег в семье не было. Он несколько раз слышал, как мать рассказывала знакомым анекдот: В классе учительница спрашивает:
- Дети, кем работают ваши родители?
Все наперебой: " продавец, официант, приемщик посуды!". И только один молчит, опустив голову.
- А ты, что Петя, кто у тебя папа с мамой?
- Инженеры...
Взрыв хохота.
- Тише, дети, тише. У Пети и так несчастье, а вы смеетесь.
Не бедствовали, конечно. Но мать экономила буквально каждую копейку. Много денег забирала машина. Купленный по цене чермета и восстановленный отцом "москвич", постоянно требовал ремонта. Однажды они с отцом купили капот - огромный, волнующе пахнущий свежей грунтовкой. Приближался какой-то праздник. И мать полусерьезно ругалась:
- Вот твой капот на стол и положим. Пусть гости едят.
Он живо представлял себе стол, покрытый белейшей до легкой синевы, шуршащей от прикосновений, скатертью, капот посредине, и гостей сидящих вокруг с ножами и вилками в руках. Так жили. Зарабатывать он не умел, поэтому экономил молчанием.
Шли годы... Жизнь меркла, озаряясь вспышками новых желаний и ровным светом памяти о них. Он окончил институт, работал по распределению, в какой-то несусветной уральской глуши. Из ста тридцати дворов рабочего поселка один был выделен ему, где он и жил, радуясь, единственно письмам из дома. По сути, ни какой это был не поселок, а обычная деревня. Только что на окраине вместо коровника или свинофермы стояла обогатительная фабрика. Мама писала: "Жалко, что ты далеко. Клубника поспела. Незнаем, куда ягоды девать, варенья и компотов я уже наварила. А как поедем, опять ведра два привозим. Продавать мы не умеем. Отец носил в магазин сдавать. Дешево, но не выкидывать же. Вот бы ты поел".
Оставшись одни, вмиг поскучневшие родители, через год, после его поступления в институт, взяли сад. Точнее заросшие лесом шесть соток земли. Вырубили деревья, выкорчевали коренья, он сам помогал, приезжая на летние каникулы. Перекопали, удобрили, посадили кустарники, яблони, клубнику. Но к первым урожаям он был уже далеко. Да и что ему были теперь эти урожаи? Зарабатывал он достаточно, и с лихвой мог удовлетворить свою страсть. Только страсти уже не было. С улыбкой вспомнил он о своей детской мечте, лишь читая письмо. Домой он вернулся
