— Боже! — Надя схватилась за голову. — Ты можешь хоть о чем-нибудь думать кроме секса?!
— Так ты же сама сказала, что она меня хочет, — растерялся Платон.
— Она хочет тебя, как клиента, понимаешь ты или нет?! — последние капли Надиного терпения испарились, оставив после себя пустыню ярости. — Предлагала мне поменяться: она бы взяла тебя, а я Заславцева. Но сейчас если она выяснит, сколько нам заплатили… Боюсь, мне уже и Игоря не достанется.
— А что, тебе бы хотелось?
Надя зажмурилась. На долю секунды ей показалось, что она вот-вот научится убивать взглядом, и тогда от Платона останется только горка пепла, пахнущая шампунем и зубной пастой. Голова норовила взорваться, язык чесался от желания извергнуть из потаенных уголков Надиного сознания такие слова, от которых покраснел бы сам сатана.
— Я просто не хочу, чтобы меня уволили. Не хочу остаться вообще без работы или торговать гаджетами у метро, — прошептала она, сдерживаясь, что есть мочи.
— И что, ты меня теперь подкинешь этой Лизе, как какую-то ненужную вещь?
— Сказала же: если она выяснит, сколько нам заплатили, — процедила Надя и схватилась за пустую кружку, чтобы хоть чем-то занять руки. — Пока я навешала ей, что ты выступал бесплатно.
— И она поверила? — скривился Платон. — Сразу бы уж добавила, что я еще и за еду играю.
— Там кроме еды были еще и нужные люди. Та же Ларионова. Кстати, Лиза и ее допрашивала. Так что будь добр, как-нибудь между делом вверни сегодня на репетиции, что ты на свадьбу согласился без гонорара только ради встречи с ней.
— Что за ерунда…
— Твоя Леля так себя любит, что ни на секунду не усомнится.
— Та-а-ак… — глаза Платона сузились. — Мне сейчас показалось, или она тебе не нравится?
— Это к делу не относится.
— Нет уж, давай-ка разберемся, — Платон отобрал у Нади кружку, пока Надя не раздавила ее в осколки: так сжимала, что даже пальцы побелели. — Сначала ты хочешь, чтобы мы были дуэтом, теперь уже «твоя Леля»… Ты все-таки ревнуешь?
Надя медлила, подбирая слова, а не найдя нужных, просто рассмеялась Платону в лицо.
— Тебе корона не давит? — выдавила она сквозь смех.
— И что это должно означать? — Платон даже не улыбнулся. Впервые Наде показалось, что он злится не на шутку.
— Ты хоть со стороны себя видишь? — она шагнула к нему вплотную и презрительно ткнула пальцем в грудь. — Я, я, я… По-твоему, все вокруг только о тебе и думают, да? Все женщины мечтают с тобой переспать, потому что ты весь из себя такой неотразимый, да?
— Мы сейчас о тебе, а не обо всех. Ты отгоняешь от меня девушек, как ревнивая жена. Стоит мне с кем-то сблизиться — и ты уже выпроваживаешь ее, куда подальше.
— Можно подумать, ты прям успел сблизиться с Ольгой, — Надя хотела шагнуть назад, развернуться и уйти, вся эта перепалка ее порядком вымотала, но Платон схватил ее за оба запястья и притянул к себе.
— Вот опять, — шепнул он, склонившись к ее лицу. — Признайся уже, ты сама меня хочешь. И ревнуешь, как ненормальная.
— Я? Вот еще! — Надя почему-то тоже перешла на шепот, разглядывая маленькую родинку на правой щеке Платона. — Ты самый самовлюбленный, эгоистичный, наглый…
— Ты одно слово забыла, — он вдруг улыбнулся.
— Инфантильный? — от него даже пахло детской зубной пастой с банановым вкусом.
— Сексуальный, — едва слышно выдохнул Платон и прижался к ней губами.
К Надиному удивлению банан оказался куда вкуснее ментола.
Глава 10
Вообще-то целоваться Надя не слишком любила. Это ведь только в кино выглядит красиво и романтично, смотришь — и в груди разливается сладкое тепло умиления, хочется вздохнуть с улыбкой и порадоваться за героев. А что в жизни? Чужие слюни, запахи, сопение нос в нос, неловкое столкновение зубами или чересчур вертлявый язык.
К поцелуям Надя относилась как к неизбежному ритуалу, дани традициям. Вроде формул вежливости. Дать парню, который тебе нравится, аванс. Гарантию, если угодно, что он не зря тратил свое время. Поставить метку избранного.
С Платоном же все вышло наоборот. Во-первых, ему Надя никаких авансов не задолжала. Потому что время из них двоих тратила она. Во-вторых, он ей не нравился как мужчина. По крайней мере, она была в этом свято убеждена. Но он поцеловал ее — и в голове щелкнул рубильник, а свет здравого смысла погас.
Никаких мыслей. Ни единой, самой завалящей. И даже о том, зачем это происходит, как Надя до такого докатилась, как оттолкнуть, чем ударить, — ничего. Темная пустота — и в ней — яркие неоновые вспышки ощущений.
Тепло. Щекотно. Приятно. Мурашки. Дрожь. Тело как будто свое — и в то же время чужое, слишком уж много непонятных и незнакомых чувств. Жажда. Острая такая, колючая, почти болезненная. А еще тяжесть, тугая и плотная, как влажная глина.
Надя утратила связь с реальностью. И это, как ни странно, не пугало, а вызывало эйфорию, почти счастье. Словно плетешься целый день под палящим солнцем, линия горизонта колеблется в жарком мареве, во рту пересыхает, и каждый вдох приносит обжигающую боль. Даже собственное туловище кажется неподъемным. А потом вдруг — обрыв, и внизу под ногами — море. Лазурное и бликующее, ласковое и манящее. Прыжок — и прохладные воды смыкаются над головой, а живительная сила струится по венам. И вот она, невесомость. Блаженство.
Каким-то чудом, цепляясь за Платона, как за единственный буек, привязанный к настоящему, Надя осознала, что он подхватил ее на руки и куда-то несет. Что-то шепчет, щекоча дыханием ухо. Лифчик, неясно когда расстегнутый, болтается на честном слове, мимо мелькают стены коридора, дверь в спальню… Что-то, похожее на тревогу, заскреблось было изнутри, но Платон положил Надю на кровать, стянул с себя футболку, расправил мускулы, как античный атлант, удерживающий перекрытие.
Никогда еще она не видела его вот так, снизу. И очень близко. И никогда еще он не смотрел на нее так жадно и восхищенно. Нет, она миллион раз видела этот взгляд, но прежде он был направлен на других девушек. И Надя все гадала, почему они с такой легкостью сдают оборону? Подумаешь, улыбнулся, подмигнул, поцеловал… А теперь вот поняла. И уже не такой смешной показалась ей супруга нефтяника: Надя, пожалуй, и сама сейчас пожирала Платона глазами, как моряк после дальнего рейса. Хотелось царапать рельефную мужскую грудь, попробовать на вкус, по-вампирски впиться зубами в широкое плечо…
Борьба со стыдом была короткой. Стоило Платону расстегнуть пуговицу на джинсах, обнажив узкую полоску темной поросли, Надя бросилась на него голодной тигрицей, лихо опрокинула на лопатки и уселась сверху, склонилась, целуя, впитывая, собирая губами все вкусы и запахи, чтобы никому больше не досталось.
— Ауч! — Платон
