— Я… Боже… Я сделала тебе больно?.. — она поморгала, старательно фокусируя взгляд. Вместе с четкостью зрения вернулась совесть, а та мгновенно подтащила за собой панику.
Только что они просто разговаривали на кухне, только что Надя убеждала Платона, что он — последний мужчина, с которым бы она связалась в здравом уме и трезвой памяти. И вот она уже бесстыже елозит сверху, как дешевая стриптизерша, лобызает плоды его диет и тренировок, забыв о приличиях. Сколько раз она презрительно фыркала в адрес мужиков, которые ценят только внешность! Так неужели и сама оказалась падкой на выпуклые мышцы и пухлые губы?
— Прости… — Надя закрыла лицо ладонью, прячась от действительности. Наверное, так чувствуют себя жрицы любви во время полицейских рейдов. — Не стоило мне…
— Нет! — Платон обхватил ее талию и силой удержал на себе. — Даже не смей извиняться! Мы, может, поторопились, но это должно было случиться! Просто колет что-то…
Он сунул руку под поясницу и извлек маленький блестящий предмет, который показался Наде смутно знакомым. Она бы, может, и не придала этому значения, если бы Платон тут же не сжал кулак и не сунул находку в карман. Явно ведь прятал, никаких сомнений!
— Что это? — Надя застегнула лифчик, который Платон умелыми музыкальными пальцами умудрился вывести из строя прямо сквозь блузку.
— Да ничего, ерунда, — он снова потянулся к ней.
— Как скажешь, — Надя склонилась над ним и поцеловала в губы. Но на сей раз контроль над ситуацией она не утратила, напротив, сделала все, чтобы выбить Платона из колеи. И как только она почувствовала, что он дрожит от возбуждения и алчно шарит по ее телу, опять подбираясь к лифчику, Надя резко залезла в карман Платона и крепко ухватилась за что-то металлическое. Извлекла на свет, поднесла к глазам… И комната пошатнулась. Теперь Надя вцепилась в Платона не из страсти, а просто чтобы не упасть.
— Это ее сережка, — заторможено произнесла она, слезая на пустую половину кровати. — Ларионовой.
Не узнать это украшение было невозможно. Еще вчера во время фотосессии Надя наблюдала, как вычурные серьги покачиваются в ушах Ольги, пока она позирует на камеру. Не какие-нибудь банальные колечки или золотые ниточки-висюльки, которые может носить каждая вторая девица, не обремененная вкусом. Нет, вычурное сверкающее нечто, доступное только оперным дивам и модницам из Южной Америки.
— Я все объясню, — Платон сел на кровати и виновато поднял брови.
— А знаешь, не надо, — Надя встала и отшвырнула сережку, будто на ней было урановое напыление. — Ты мне ничего не должен.
Она подошла к зеркалу, призвав остатки достоинства. Внутри все клокотало и жгло, к горлу подбирался ком, но внешне Надя выглядела на удивление спокойной. Поправила прическу, будто ничего не случилось, приблизилась к отражению, проверяя макияж. Не было бы в комнате Платона, Надя бы и сама поверила, что это обычный будний день, а она всего лишь собирается на работу.
— Может, хватит? — Платон соскочил с постели и в два шага оказался возле нее. Обхватил за плечи и силой развернул к себе лицом.
— Что-то не так? — дежурным деловым тоном осведомилась она.
— Ты прекрасно знаешь, что да! Ты только что хотела меня, даже не спорь!
— Да, — призналась Надя честно. — Ты отлично целуешься, у тебя огромный опыт. Никто с этим и не спорит.
— Дело не в этом, — Платон стиснул зубы, и на его скулах зашевелились желваки.
— А по-моему, как раз в этом, — Надя заставила себя посмотреть ему прямо в глаза. — Ты — привлекательный мужчина, у меня давно никого не было. Наверное, ты был прав, все из-за вчерашнего неудачного свидания с Вадиком.
— Не смей им прикрываться! Это касается только нас с тобой!
— Нас? — Надя удивленно вскинула брови. — Нет никаких нас.
— Правда? — Платон прижал ее к себе. — Минуту назад ты так не думала.
— Я просто забыла, с кем имею дело, — она оттолкнула его изо всех сил и одернула блузку.
— Ну давай, просвети, — он положил руки на пояс, будто нарочно демонстрируя мускулистый торс. Впрочем, Надя была слишком зла на него и больше всего — на саму себя, чтобы снова купиться на физические достоинства.
— Ты пользуешься людьми, когда тебе это выгодно. Привык получать все, что хочешь. Тебе плевать, кто и что чувствует, главное — самому получить удовольствие. Ты просто избалованный мальчишка, вот и все.
— Нет! — перебил Платон, но Надя уже слишком завелась, чтобы останавливаться.
— Я не на помойке себя нашла, ясно тебе? Если Ларионову твой стиль жизни устраивает — что ж, совет вам да любовь. Не знаю, на неделю, две… На сколько там тебя обычно хватает. Но у меня, Платон, не так сильно чешется, чтобы перечеркнуть все усилия и годы работы.
— Ты просто сейчас на эмоциях, я понимаю, — неожиданно мягко сказал Платон. — И ты боишься…
— Господи, ты в принципе не способен воспринимать критику! Что я вообще пытаюсь тебе доказать?! Живи, как хочешь, только меня не трогай!
— Мы оба знаем, что ты это не серьезно. Я дам тебе время, не буду давить, но…
— Да окстись уже! — не вытерпела Надя. — Кроме работы между нами ничего нет и быть не может!
— Ну да, ну да, — передразнил он ее привычную присказку. — А еще я — эгоист, каких свет не видывал, нарцисс, беспомощный маменькин сынок, который без тебя шагу не может ступить. Я извожу тебя денно и нощно своими капризами, и ты устала, что я не оставляю тебе никакого личного пространства. А еще я трахаю все, что движется, потому что мама не рассказала мне про венерические болячки, и ты спишь и видишь, как бы поскорее сбыть меня с рук другому агенту, потому что я — твой сущий кошмар. Ничего не забыл? — он скрестил руки на груди. — Ты поэтому прибежала ко мне, как только Лиза захотела поменяться клиентами?
— Я… — Надя опешила от такой жестокой тирады. — Я ничего такого не говорила…
— О, говорила и еще как! — невесело усмехнулся Платон. — Вена, шампанское… Ничего не напоминает?
— Но почему ты мне ничего не рассказал?
— А смысл? Это бы ничего не изменило. Конечно, я думал, что ты обо мне лучшего мнения, но что уж тут… Сам виноват.
— И ты решил исправиться, да? — Надя взглянула на поведение Платона под другим углом, и все его последние поступки заиграли новыми смыслами. — Накормил запеканкой, на свадьбе выступил и, чтобы уж наверняка, засунул мне язык в рот, да?
— Ты только это заметила, да?
— Язык-то? Трудно было не заметить…
— А знаешь, я устал тебе что-то доказывать, — Платон вскинул руки, изобразив капитуляцию. — Тебе самой это нравится. Я — плохой, я — всегда во всем виноват, а ты — святая. Жертва. Спаситель в юбке. И плевать, что я делаю. Что за последние месяцы я
