Небольшая квартира находилась в мансарде, так что из низких окон можно было легко вылезти на крышу. Из комнаты открывался вид на тесный питерский дворик с мусорными баками и близко распложенными окнами противоположного дома. Посреди жилища к потолку был прицеплен гамак, окруженный со всех сторон стеллажами книг. Он залез в него прямо в ботинках, откинулся назад и тут же почувствовал, как что-то тонкое, стальное, в виде трубки, вылезшее где-то в районе затылка, зацепилось за веревки. Он встряхнул головой, провел рукой по волосам и повис, расслабившись.
Его разбудил телефонный звонок. Он открыл глаза и увидел стальную решетку, будто выросшую вокруг его головы. Выбраться из нее не представлялось никакой возможности. Он не стал брать телефон, зависнув посреди комнаты в нерешительности. Железные прутья вокруг головы не исчезали. При внимательном рассмотрении они оказались не простыми перегородками, а сложными построениями из колонок, ступенек, переходов и ниш, которые складывались из недель, месяцев и годов. Будто искусственное творение собственного сознания вылезло наружу – такая своеобразная модель времени, порожденная его мозгом. Снова затрещал телефон. Он просунул руку сквозь решетку и взял трубку: звонила подруга, они договаривались встретиться около Мухи уже минут пятнадцать назад.
– Ой, блин, послушай, тут у меня такое дело, – сбивчиво заговорил он. – Я не могу выйти из дому.
– А что случилось? Давай я приду, – послышалось из трубки.
– Нет, нет, не надо… Помнишь ту пластинку, что я привез из Парижа? – немного замялся он. – В общем, я думаю, это как-то связано… Короче, что-то у меня из головы вылезло, в общем, потом расскажу.
– Чего? Что за ахинею ты несешь? С тобой все нормально? – недоумевал женский голос.
– Ладно, извини, давай потом созвонимся. Не могу я сейчас, ты можешь понять?
– Дурак какой-то, – обиделась подруга и положила трубку.
Он не знал, что делать. Встал, потрогал рукой решетку, открыл окно и вылез наружу, прошел по крутому скату крыши до стены соседнего дома и по пожарной лестнице поднялся на другую крышу – более пологую. Там он сел, подобрав под себя ноги, и закурил. Уже смеркалось. Яркий дневной свет покидал любимый город, оставляя нечеткими очертания барочных построек, классических парков и каналов.
– Молодой человек, – окликнул его кто-то. – Не найдется прикурить?
Он повернул голову и увидел приближающегося к нему мужчину в светлых льняных брюках. Тот подошел и сел рядом:
– Не возражаешь?
Он меланхолично покачал головой и протянул зажигалку.
– Ты должен научиться мыслить время как пространство, а не как прямую, – вдруг произнес мужчина. – Пространство аморфно и дает ощущение свободы. И есть определенные точки, в которых происходит зацепление – это такие прорывы в прошлое. В прошлом есть настоящее – моменты забвения или отвлеченности, которые дают возможность зависнуть во времени.
– А-а, вы наверное тоже оттуда? Вас мсье Кочубей прислал? – обрадовался Буффон.
– Скорее наоборот. Это я его присылал за тобой. Ты слушал пластинку?
– Да, только я мало что там разобрал. Какая-то пустыня, индеец, перпендикулярный механизм. А что, все это существует на самом деле?
– Конечно. Я даже больше скажу: ты там страшно необходим. Им не хватает диспетчера, да и мсье Кочубею ты сильно пригодишься.
– А как же я туда попаду? И что мне делать с этим? – он постучал зажигалкой о решетку.
– Тебе нужно всего лишь совершить прыжок в трансцендентальное поле своего сознания. И все произойдет само собой. Двери в тот мир находятся везде, а вход нигде. Нигде снаружи. А насчет решетки ты потом у Кочубея спроси, он поможет, а пока спрячь ее внутрь.
Мужчина поднес ладонь к голове Буффона, и трубки сами собой втянулись в нее. Буффон с облегчением встряхнул волосами. Мужчина встал и, сунув руки в карманы своих широких штанов, не прощаясь пошел на другую сторону крыши.
Буффон лег на еще теплое от дневного солнца железо и прикрыл глаза. Опять он не понял, что надо делать: мыслить время как пространство? Время двигается всегда вперед и никогда не стоит на месте, каждый момент настоящего представляет собой лишь стык прошлого и будущего. Мы живем будущим, а прошлое рассыпается в пыль, смешиваясь в одну разноцветную массу, иногда всплывая в памяти островками радости или обиды.
Если смотреть на год, то время идет по кругу, и каждый раз по новому кругу, так что в масштабе человеческой жизни все равно по линии, ведущей к концу. Что-то здесь явно не так. Времени не существует там, где нет конца. Значит, нужно избавиться от направленности к смерти. Но человек и так не помнит о ней в каждый момент своей жизни. Черт, как же выпутаться из этого лабиринта?
– Ну ладно, вставай, – вдруг услышал Буффон мягкий баритон. – Я тебя провожу. От вас, рационалистов, нет никакого толку. Да и слово надо знать заветное.
Над ним стоял мужчина в светлых брюках, сверкая белозубой ухмылкой на смуглом лице. Буффон встал и последовал за ним к чердаку.
* * *– А потом он открыл дверь чердака, и мы через нее как-то попали в пустыню, – закончил свой рассказ Буффон. Они все шли и шли по бесконечному тусклому коридору.
– Да, решетки – это интересно, надо запомнить, – хмыкнул Кочубей. – Так значит, Фортунатто тебя провел.
– Может и Фортунатто, он не представился. И он дал мне вот этот ключ, – Буффон достал из кармана маленький медный ключик. Кочубей даже остановился.
– Ключ? А зачем ключ? Он сказал? – засуетился он, рассматривая старинную вещицу. Верхняя часть ключа выглядела как шестилучевое колесо, а нижняя как руна человека с поднятыми руками.
– Не-а, ничего не сказал, – пожал плечами Буффон. – А кто он такой-то?
– Потом расскажу, – буркнул Кочубей, засовывая ключ в верхний карман клетчатого пиджака. – Мы уже почти пришли.
Буффон заметил, что коридор немного расширился и посветлел. И кроме того, на дверях подсобок появились какие-то изображения. Картины были нарисованы масляной краской прямо на железных дверях.
Буффон подумал, что это копии каких-то известных произведений, а впрочем, таких он никогда не видел: например, вот эта – черный гигант, одной рукой держащий огонь, а другой ручищей плечо женщины в платке, вдвое меньшей его. Такую картину мог бы написать Гойя, его манера. А вот бык с плугом и крестьянином, запечатленные с нижней точки в таком остром ракурсе, что кажется, будто они крутят землю – наверняка Пикассо. Прямо на стене в черном квадрате еле различимы силуэты Дон Кихота и Санчо Пансы под луной, больше похожие на деревья-привидения, – рука Куинджи. А дальше заснеженное кладбище, будто от Ренуара, и дорога к буддийскому храму, словно от Кандинского. Странные какие-то сюжеты, несоответствующие авторам, может быть, подделки? Какой-нибудь сумасшедший электрик развлекался тут в свободное от работы время?
– Это оригиналы, – угадал мысли Буффона Кочубей. – Так сказать, не реализованные в жизнь. Тут
