– По книжке читала, – сказал Тимофей Игнатьевич.
– По книжке? Ну и книжки нынче завелись! Ох, молодец, набегаешься же ты! Стало быть, в тягости ее бросил? Ах, подлец! Тут придется сильный приворот делать на кладбищенской землице. Слабым приворотом мы ей жениха ненадолго подманим, пока не научится с ним управляться. А тут, гляди, девка с прибылью, тут ей его под венец бы затащить… Слушай!
И таких ужасов наговорила Бахтеяровна про ночные слоняния по кладбищу да переговоры с мертвецами, что у миролюбивого Тимофея Игнатьевича шерстка встала дыбом.
– А если я всего этого не сделаю? Что тогда со мной станет? – спросил Тимофей Игнатьевич.
– А то и станет, что сперва соседи на тебя косо начнут смотреть. А потом… потом сна, пожалуй, лишишься. Я же говорю – она в своей книжке сильные слова вычитала. И ты всю жизнь помнить будешь, что должен поступить по ее слову, и с того начнешь сохнуть…
– Вот этого не надо! – воскликнул Тимофей Игнатьевич. Как всякий домовой в годах, он придавал большое значение дородству и сытому виду. – А попроще ничего нет?
– Есть наговор на пряник. Это твоей хозяйке в баню идти надо, париться, в поту пряник омочить да наговорить, потом тому ироду подбросить. Да только кто теперь эти пряники ест?
– Может, пиццу взять?
– Ага! Вот ты ее и уговаривай идти с пиццей в парную! А я погляжу, сколь это у тебя ловко получается!
Бабке Бахтеяровна перечислила еще несколько изощренных колдовских способов привязать беглого жениха. Но все они показались Тимофею Игнатьевичу уж больно обременительны.
– А что, коли он, жених, и вовсе того не стоит? – вдруг догадался спросить вконец расстроенный домовой.
– И такое случается, – согласилась бабка Бахтеяровна.
– Девка, Настенька, у меня разумница, домовитая, заботливая… дородная! – решительно приврал Тимофей Игнатьевич. – А что, коли тот каверзник – пьяница, куряка, бездельник, врунишка?
– Что же твоя разумница с таким сокровищем связалась? – законно подивилась бабка Бахтеяровна. – Что врунишка – это, похоже, так… А ты, Псой Архипович, вот что сделай. Ты его выследи и разберись, что за человек. Теперь мужики не те, что прежде, пошли. Порядка не понимают. От них и у домовых смута завелась. Сказывали, где-то за Мичуринским проспектом домовой дедушка девку на грех подбил, а жениться не захотел, сбежал. Ты подумай, Псой Архипыч, в наши молодые годы слыхано ли такое было?…
– Вроде не припомню, – буркнул домовой. – Так что мужики?! Теперь иная девка сама мужика на грех подобьет и запросто облапошит! Лишь бы в богатое хозяйство попасть! Мужик и пискнуть не успел, как глядь – уже и жениться требуют!
Бабка Бахтеяровна как-то странно поглядела и, еще того страннее, хмыкнула.
– Ищи, значит, того прохвоста, – велела она, – а как найдешь – приходи вдругорядь с полным докладом. Где живет, как живет, есть ли там свой домовой дедушка. Тогда и подумаем, как тут быть.
– А точно придумаешь?
– Еще и не в таких переплетах побывала! – гордо сказала бабка Бахтеяровна.
* * *Ночью Тимофей Игнатьевич полез в хозяйкин блокнот с телефонными номерами. И безнадежно в нем запутался.
Иные номера сопровождались лишь именем, иные – лишь фамилией, иные вовсе никакого сопровождения не имели. Домовой крепко задумался. Он стал вспоминать хозяйкины звонки – и оказалось, что поименно-то она лишь женщин называла. Жаловалась ли женщинам – он вспомнить не мог, хотя вроде бы должна. Раз обиженная домовиха голосит о своей беде на всю округу, то и человеческой бабе, наверно, полагается поступать точно так же…
А вот безнадежные попытки пробиться на некий вдруг оглохший и онемевший номер Тимофей Игнатьевич помнил.
Он зашел с иного конца. Что он вообще знал о хозяйке? Настя, страшненькая, но о порядке понятие имеет. Работает где-то. Зарабатывает хорошо – вон, дорогие конфеты к челобитной приложила. Подружки к ней в гости не бегают – по крайней мере, ни одной Тимофей Игнатьевич пока не видел.
Уж не удастся ли что-то разнюхать у нее на работе?
Мысль забраться в хозяйкину сумку и, подпоров подкладку, там спрятаться была несуразна до крайности. Такое Тимофею Игнатьевичу и смолоду, когда служил подручным, и в ум бы не взошло. Но от такого тяжкого испытания, как челобитная, его мозги заработали совсем иначе, чем полагалось бы мозгам пожилого и почтенного домового дедушки.
Если не выполнить просьбу – то опять нужно собирать мешок, со слезами прощаясь с нажитыми имуществами, и искать нового места. Ведь соседи-то насторожились – ждут, любопытствуют, как новичок с важным делом управится.
– А шиш вам! – сказал вслух Тимофей Игнатьевич. И решительно полез в сумку.
Он оборудовал себе за подкладкой убежище, притащил туда еды, пузырек с водой, и там же лег спать, полагая проснуться от каких-либо важных разговоров уже на рабочем месте хозяйки.
От всех волнений домового сморил крепчайший сон. И лишь ближе к обеду продрал он глаза и, как это с ним в последнее время бывало, сочно чихнул.
За стенками сумки взвизгнули, и Тимофей Игнатьевич запоздало зажал себе нос и рот. Но чих, как назло, накатил яростный, он чихнул вдругорядь – и услышал взвизг, а также топоток. Кто-то на каблучках выметнулся из комнаты, а похоже, что стук шел в четыре каблука.
Тимофей Игнатьевич высунулся из сумки и увидел маленькую комнату, увидел два письменных стола с компьютерами, календари на стенах, а еще – вешалку со всяким загадочным тряпьем.
Чих не унимался. Сообразив, что перепуганные девчонки – а что бежать метнулись именно девчонки, он не сомневался, старые бабы так взвизгивать не умеют, – могут позвать кого-то взрослого, чтобы вытряхнул сумку, Тимофей Игнатьевич выскочил и заметался по гладкому столу. За всю свою жизнь он ни разу не допустил, чтобы люди его увидели, и сейчас торопливо высматривал убежище.
На углу стояло сооружение из нескольких черных поддонов, друг на дружку косо поставленных, и в них лежали бумаги. Места для домового вполне хватило бы, и он шмыгнул в самый нижний. Но проскочил слишком глубоко. Оказалось, сооружение одним краем нависло над полом, и вот теперь вместе с Тимофеем Игнатьевичем оно шумно грохнулось и уже на полу развалилось.
Потирая отбитый бок, Тимофей Игнатьевич выполз из-под черного поддона и кинулся было за шкаф, но метко пущенная металлическая палочка сбила его и уложила на пол кверху задом.
– Лежать и не двигаться! – услышал он звонкий голосок.
– Свои! – проворчал он в ответ, обрадовавшись, что и в этом стерильном пространстве домовые водятся.
– Лежать, – более чем уверенно повторил голосок. – Своих тут нет, это тебе не дом.
– А что?
– Это – офис! – с преогромной гордостью сообщил голосок.
Тимофей Игнатьевич призадумался. Если есть крыша, пол и потолок – стало быть, дом.
– Хватит баловаться, паренек, – обратился он со всей возможной любезностью. – Сбегай-ка за домовым дедушкой, если имеется.
И,
