– А потом?
– Потом придумали, как с этим бороться. Стали в каждой комнате видеокамеры расставлять. И всё сразу же прекратилось. Вот тебе и Фредди Крюгер. Сам, кстати, Фредди Крюгер тоже был. Но это в Америке.
– Теперь вот у нас чертовщина разная началась, – вздохнул молодой. – А как всё хорошо раньше…
– Да, – согласился старый. – И прямо среди дня. Соседка видела.
– Что?
– Старик на качелях качался.
– На качелях?
– Ага. Он в детство впал уже – качели, рыбалка. А потом соседка смотрит – никого нет, только качели продолжают качаться. Она думала, что дед куда-то отошёл… Но его и к вечеру не нашлось. Тогда вызвали полицию… И мы ничего толком не нашли.
– И собака след не взяла.
– Ага. Хотя, в общем-то, следы были, – старый почесался. – Только странные… Как будто детские. Ну, или карлик прошёл…
Когда они стали говорить про следы, я шагнул поближе к двери, поскользнулся и случайно открыл её носом.
Они уставились на меня как на привидение. Я оглядел кухню с хозяйским видом. Неодобрительно глянул на сигареты и открытый холодильник.
– Как тут оказалась эта собака? – спросил тот, что постарше.
– Не знаю…
– Ты, наверное, дверь заднюю не закрыл?
– Закрывал…
Они снова уставились на меня. Молодой даже положил зачем-то руку на кобуру. Я зевнул, решил, что это их успокоит.
– Вона зубищи-то какие! – Младший кивнул на меня. – Такая псина кости может ломать…
– Наверное, знакомая хозяев, – предположил старший. – Заглянула в гости…
– Я бы ни за что в такие гости не пошёл, – сказал младший.
– Ты же не собака, – резонно заметил старший.
Они напряжённо засмеялись.
Я гавкнул для порядку и проследовал в дом. Меня интересовало одно место во всём этом особняке – детская. Кажется, старик Костин жил в бывшей детской, так часто делают, старики и сопляки меняются местами, над этим весь квартал потешался.
Я отыскал лестницу и быстро вбежал наверх. Детскую я увидел сразу – поперёк двери была натянута полиэтиленовая лента с запретительной надписью. Ленту я снимать не стал, прошёл под ней.
Вся комната оказалась заполнена моделями летательных аппаратов, от истребителей до тяжёлых грузовых вертолётов. Самолёты свисали с потолка, стояли на полках, на столе, на полу. Мне даже не пришлось выделять главный запах. Ацетон. Забавно… Наверное, старый Костин на самом деле впал в детство, самолёты клеил.
Я вышел из комнаты и потихоньку спустился на первый этаж. Полицейские продолжали болтать на кухне. Выбрался из дома на двор, подошёл к качелям. Ничего необычного. Два вкопанных в землю столба, между ними труба, к трубе на подшипниках прикреплены цепи. На цепях детское сиденье. Скорее всего, хозяин сам смастерил. Вот на этих качелях старик и качался. Качался и качался. Докачался.
Качели медленно раскачивались от ветра и поскрипывали. Это было очень грустно. Скрип качелей – самый грустный в мире звук…
Что-то заставило меня оглянуться. Даже не запах, нет. Какое-то чувство… трудно описать. Я вдруг почувствовал, что мне надо обернуться через левое плечо.
Обернулся.
Ничего. Угол двора. В углу два мусорных бака. Из баков пахнет чем-то тухлым.
Я направился к ним. Чем ближе я подходил, тем сильнее к запаху тухлятины примешивалось ещё что-то. Когда до баков осталось шагов двадцать, я вдруг узнал. Запах птичьих перьев. Я уже собрался опрокинуть бак и выяснить, что там за птица скрывается, как вдруг дверь в дом открылась, и на крылечке нарисовался молодой полицейский.
– Эй, что ты там делаешь? – крикнул он. – Там ничего съедобного нет.
Я поставил на бак лапы и собрался его опрокинуть.
– А ну, прекрати! – молодой направился ко мне.
Бак уже почти подался, ещё секунда – и всё содержимое окажется на траве.
– Стреляю! – неожиданно крикнул полицейский.
Я убрал лапы с бака. Осторожно, не делая резких движений, повернулся в его сторону. Он меня надул. Стоял с перепуганной рожей, а пистолет так и не достал. На его крик из дома показался старший.
– Чего орёшь? – спросил он.
– Эта псина в бак лезет.
– А тебе чего?
– Не знаю… – молодой расслабился.
Старший посмотрел на меня, подумал и сказал:
– А вообще-то ты прав. Нечего ему тут болтаться. Давай, прогони его.
– Как? – спросил молодой.
– Рявкни на него.
Молодой помялся, набрал воздуху и рявкнул:
– Вон пошёл!
Я сделал вид, что испугался. Вздрогнул, поджал хвост и потрусил к калитке. Полицейские вернулись в дом.
Я выбежал на улицу. Посмотрел направо, посмотрел налево. Овчарка продолжала лежать на сиденье. Пробегая мимо машины, я услышал, как она тихонечко поскуливает. Я прекрасно знал это поскуливание. Так поскуливает собака, которой внезапно очень захотелось в туалет, но которая смертельно боится нарушить приказ своего хозяина оставаться на месте. Безмозглая тварь. Преданная, но безмозглая. Мне стало её жаль. Я вернулся к машине и сказал:
– Гулять!
Овчарка мгновенно выскочила из автомобиля и рванула к газону. Я отправился дальше.
Я не знал, что мне делать. Ничего серьёзного я так и не нашел. Старик исчез, а куда он исчез, неизвестно. Как будто что-то спустилось с неба, забрало его и снова улетело. Огромная адская летучая мышь. А может, он и в самом деле отправился поболтаться, может, его достали дети, и он рванул к любимому племяннику. Всё могло быть. Я шагал, размышляя о вариантах дальнейших действий. Честно говоря, что делать, я не знал. Как себя вести. Едва начатое расследование провалилось. И если опять говорить честно…
Внезапно я услышал за спиной быстрые лёгкие шаги. Кто-то бежал за мной, старался меня догнать. Я сделал вид, что шагов этих не слышу, а когда они приблизились уже на опасное расстояние, сделал финт вправо и резко развернулся.
Это была овчарка. Остановилась и тупо на меня уставилась.
– Что надо? – спросил я неприветливо. – Ещё тебе что-нибудь приказать?
Овчарка принялась мучительно думать. Мозги есть, но ими почти не пользуется.
После почти минутного раздумья овчарка выдавила:
– Пойдём.
– Куда?
– Пойдём.
– Пойдём, – ответил я.
Она повела вдоль дороги, свернула в небольшой переулок, затем ещё в один. Эту часть города я знал не очень хорошо, все эти улицы были мне незнакомы. А вот овчарка в них ориентировалась вполне уверенно. На одной из окраинных улиц, уходящей вниз к озеру, она остановилась. Ничем примечательным эта улица среди других не выделялась. Разве что на ней в большом количестве росли одичавшие уже каштаны.
– Ну? – спросил я. – Зачем ты меня сюда притащила?
На морде овчарки вновь изобразились мучительные раздумья. Она пыталась что-то мне сказать, пыталась вспомнить нужные слова и не могла, только корчилась. Наконец, она выдохлась окончательно и опустила голову. Потом вдруг на её рыжей морде изобразилось просветление, будто она свет истины какой-то там узрела. Псина задрала морду кверху и принялась нюхать.
Я всё понял. Я тоже
