«Как там было? Технический код в обратную сторону?»
Два. Один. Шесть. Четыре. Решетка.
Сто двадцать семь.
Домофон обиженно запиликал, лампочка моргнула красным. Ошибка.
Пашка нажал сброс и вздохнул. Вдруг ему подумалось, какая все-таки глупость – этот мифический третий код. Пашка впервые понял, что он может и не сработать, а Тимур ему все наплел. Да и кому он вообще поверил? Пацану, которого он знает третий день и которого бабушка не отпускает гулять на улицу?
Два. Один. Шесть. Четыре. Решетка.
Сто тридцать.
Домофон не пискнул, и лампочка не загорелась – ничего вообще не произошло, но Пашка почувствовал, как дверь с шелестом оторвалась от магнита. По лицу пробежал почти незаметный сквозняк из образовавшейся щели.
Пашка, сглотнув, потянул ее на себя – и не встретил никакого сопротивления. Дверь открылась. Код сработал!
Вне себя от радости, Пашка зашел внутрь и огляделся. Потусторонний подъезд ничем не отличался от обыкновенного, что его разочаровало. Но что-то все-таки было не так – просто Пашка не понимал, что. Справа все так же блестели железом почтовые ящики с номерами квартир, над ними начиналась лестница наверх, а впереди были закрытые двери первого этажа да двери лифтов. Один из лифтов громыхал где-то сверху, но очень далеко и еле слышно.
Пашка поднялся по лесенке к лифтам и, остановившись, уставился на их двери. Они были какие-то не такие. Более старые, и разделение на створки у грузового лифта было по центру, хотя он точно помнил, как дверь уходила вправо, оставляя у левой стенки лишь маленькую створку.
«Это, наверное, старые лифты, – понял Пашка. – Значит, все-таки удалось!»
Он протянул руку и нажал на кнопку вызова лифта. Ничего не произошло.
«Сломались, – подумал Пашка. – Надо по лестнице».
Он подбежал к ступенькам и что есть духу взлетел на третий этаж, затем вышел на лестничную площадку и выглянул в окно. Он ожидал увидеть ночь, зиму или серый пепельный мир, как в Сайлент-Хилле, но увидел тот же двор с качелями и детской площадкой и все то же солнце. По площадке бегали туда-сюда девчонки, да сидела на скамейке та же тетка. Правда, звуков из-за стекла не долетало, и было непривычно тихо. Разочаровавшись, Пашка уже было отошел от окна, как вдруг его взгляд упал вниз, на козырек над подъездом – и он замер, раскрыв рот.
Весь козырек был завален мячами разных форм и размеров – футбольными, волейбольными и детскими резиновыми, а среди них лежали воздушные змеи, пластмассовые самолетики, воланчики и даже вертолет на радиоуправлении. Все это было засыпано бычками, шприцами и пачками из-под сигарет, из-за чего посреди козырька образовалась огромная разноцветная гора из различного мусора. Пашка прижался к стеклу, стараясь разглядеть как можно больше – и вдруг увидел человека, лежащего на крыше почти у самых окон, – видно было только голову и руки, кисти которых скрывались под шприцами.
А затем человек поднял голову и повернул окровавленное лицо прямо в его сторону.
Пашка отскочил от стекла и хрипло выдохнул. Тело его дрожало мелкой дрожью.
Из глубин памяти всплыл образ – у соседнего подъезда стоят плачущие люди, на табуретках покоится яркий гроб. И зеленеет похоронный венок, висящий на углу смятого от удара подъездного карниза.
«Никогда не принимай наркотики, – говорит мама и тянет маленького Пашу прочь от плачущих людей. – А то видишь, до чего это доводит?»
Паша не понял тогда – до чего. А сейчас понял.
Он вдруг осознал, где находится, и ему впервые стало страшно. Не так страшно, как когда мертвый наркоман, разбившийся о козырек подъезда, посмотрел на него – а по-другому. Не так сильно страшно, но гораздо холоднее и глубже.
Рядом зашумел лифт. Пашка вздрогнул.
Из шахты донесся далекий, надрывный детский плач. Плакал младенец.
«Нет, – понял Пашка. – Не младенец. А девочка. Маленькая девочка, чья мама забыла про технику безопасности при входе в лифт».
Он развернулся и, стараясь не подходить к окну, бросился вниз по лестнице. Где-то наверху хлопнула дверь, и Пашка услышал, как вниз по лестнице застучали тяжелые шаги. Ему не надо было гадать, кому они принадлежат. Он и так знал, что это бывший жилец сто тридцатой квартиры спускается с двенадцатого этажа, чтобы познакомиться с ним, с Пашкой, по дурости воспользовавшимся чужим кодом. Почему, ну почему он не подумал сразу о том, что, когда набираешь код с номером квартиры, – в этой самой квартире пикает домофон?
Он выбежал на первый этаж и замер, будто уткнувшись в невидимую стену.
Пока его не было, все почтовые ящики распахнулись настежь, и теперь на Пашку глядело пятьдесят с лишним черных пустых глазниц. Или, что еще страшнее – кто-то их открыл, пока его не было, и прятался где-то тут, под батареей или в тамбуре у двери. Закрытым оставался только ящик с надписью «130». Что-то еще было не так в этих ящиках, что-то, связанное с числами, но Пашке сейчас было не до того. Стараясь держаться противоположной от почтовых ящиков стенки, он направился к лестнице. Позади него хлопнул дверями лифт, и Пашка, вскрикнув, обернулся. Дверцы грузового лифта открывались и снова закрывались, продолжая раз за разом сминать старую, истлевшую коляску, а затем вдруг, дернувшись, замерли – и коляска рванула вверх, уперлась в железный каркас и с хрустом исчезла, затянутая в шахту. Всхлипнув, Пашка на негнущихся ногах спустился по лесенке, косясь на почтовые ящики, и вдруг остановился, разглядывая последнюю открытую дверцу, под которой белели пустые безномерные ящики, на которые в этом подъезде квартир уже не хватило.
На последней пронумерованной дверце белело число «138».
И это было абсолютно логично. Если последняя квартира на двенадцатом – это сто тридцатая, то последняя на четырнадцатом – как раз сто тридцать восьмая.
А сто тридцать девятой в этом подъезде, получается, вообще не было.
И это был последний подъезд в доме.
Безномерная дверца почтового ящика, расположенная сразу под цифрой «138», не спеша раскрылась, внутри что-то зашевелилось, и наружу высунулась голова Тимура.
– Пашка, – сказал он, будто все происходящее было в порядке вещей. – Ты все-таки пришёл!
Пашка, подвывая и держась за стену руками, побрел к выходу, не отрывая взгляда от торчащей улыбающейся головы в почтовом ящике. Шаги на лестнице зазвучали чаще и ближе.
«Я в самом низу живу», – вспомнилось ему.
– Погоди, сейчас. – Тимур вытащил сквозь щель хрустнувшее плечо, затем обе руки, одна из которых была вся измазана в крови, – и вывалился из почтового ящика, в котором он непостижимым образом помещался до этого. – Я тебя видел через щель да решил подождать немного… Секунду, я сейчас. – Тимур подошел к закрытому ящику
