Пашка, спустившийся наконец с лестницы, отвернулся, выскочил в тамбур подъезда, хрипло дыша, заспешил к железной двери, уткнулся в нее лбом, поморщился и, не в силах утереть слезы, зашарил ладошкой по холодному металлу.
«Духам ведь в свой мир живого ребенка утащить – как нам водички холодной в жару глотнуть», – вспомнились ему слова Тимура, звучавшие теперь издевательски.
– Я уж и не надеялся. – Тимур шагнул в тамбур. – Мама в последнее время таблетки принимает и совсем меня не слышит, как я ни стараюсь. Наверное, не придет. А тут вдруг ты.
Пашка взвыл, вытер слезы и, сморгнув, стал обшаривать прояснившимся взглядом железную дверь, стены и даже потолок.
И тогда он понял, что именно было «не так» в этом потустороннем подъезде. Что он заметил еще на входе, боковым зрением – но о чем не подумал сразу, а только теперь, когда уже слишком поздно.
В этом подъезде на двери не было кнопки выхода.
Шаги позади него замерли. Пашка, стараясь не делать резких движений, скосил глаза и взглянул за свое плечо. В этот момент все дверцы ящиков с оглушительным лязгом захлопнулись, и Пашка, наконец, завизжал.
– ХВАТЬ! – выкрикнул Тимур прямо ему в лицо.
И стало темно.
Дмитрий Костюкевич
Призраки станции «Элдвич»
Что если пахло не дымом, а страхом, не пеплом, а отчаянием? А формальдегид – это не трупный смрад временного морга, а запах самой смерти, мраморной арки, которая ждет нас всех?
Конни УиллисВпервые спустившись в лондонский метрополитен, коренной москвич Максим был неприятно удивлен: «И это у них зовется метро?» Душно. Тесно. Где мрамор, бронза, картины? Статуи где?
Спустя четыре года, будучи иммигрантом с жилплощадью во второй зоне Лондона и работой в первой, он изменил отношение к лондонской подземке. В ежедневных поездках увидел интересности, оценил удобства, даже испытал некую гордость ввиду условной причастности к жизни местного метро, самого глубокого и старого в мире, если что. Это было первым плюсом, жирным, с датой «1863 г.» – именно тогда запустили линию «Метрополитен рейлуэй», насчитывающую семь станций. Максим часто представлял, как выглядела подземка в то время: плохо вентилируемая, прокопченная паровозным дымом, ошпаренная паром, оглушенная мощью тяжелых машин. Для москвича, в конце две тысячи десятого года сделавшего ручкой родине, подобные ментальные реконструкции были плевым делом – на гарь и копоть Максим успел насмотреться, глотнуть, обматерить.
Второй плюс лондонского метро – его народное имя: «труба». Максим быстро перенял местный жаргон: «В трубе клиент («клиентами» в Лондоне называли пассажиров) на рельсы выпал, на Бейкер-стрит поезд придержали», – слышала Оля, интересуясь причиной опоздания мужа. «Труба»… ха, просто и со вкусом! А про запас можно оставить Набокова, который в «Подвиге» именовал метрополитен Лондона более поэтично: «…оказалось, что он не знает, как дойти до станции подземной дороги». «Труба» и «подземная дорога» – недурно, право, вовсе недурно.
Третий плюс – заброшенные станции и их привидения. И тем и другим Максим заинтересовался случайно, спасибо старому кинематографу. Но сначала были плакаты станции «Ноттинг-хилл Гейт». Во время реконструкции рабочие наткнулись на лифтовой проход, замурованный как минимум полвека назад, спасибо эскалаторам, громко заявившим свои права на метро. Проход заложили кирпичом и заштукатурили. Укромный станционный уголок заснул. Максиму посчастливилось оказаться рядом, когда его разбудили. Возможно, он почувствовал это пробуждение. Возможно, его позвала сама подземка, чтобы подсказать, вдохновить на Настоящий Сценарий. Чтобы очаровать глазами бесподобной Риты Хейворт и уже не отпустить.
Максим сунул бригадиру ремонтников несколько купюр («я лишь взгляну, я сценарист»), протиснулся между переносными ограждениями и попал в коридорчик с арочным сводом: сырым, заплесневелым, чарующим. Пол был черным и вязким, словно все пятьдесят лет заточения на него капало никому не нужное время. На стенах пировали колонии грибка, некогда белая керамическая плитка потемнела и местами отвалилась. «Далеко не ходите, – придержал за руку бригадир, глядя на свисающие с потолка провода, – опасно». Максима не интересовало электричество, он смотрел на ту часть стены, где в два ряда висели старинные плакаты. Он смотрел на Риту Хейворт.
Обаятельная актриса и танцовщица, соблазнительная красотка из «Джильды» Чарльза Видора. Он обожал Риту: ее черно-белую улыбку из «Крови и песка», ее черно-белые глаза из «Ты никогда не была восхитительней», где она снялась вместе с Фредом Астером. В сороковых американка была просто бесподобна. Если бы Стивен Кинг не использовал имя Риты в своей повести о побеге из тюрьмы Шоушенк, это непременно сделал бы Максим. Например: «Рита Хейворт и привидения станции „Ноттинг-хилл Гейт“». Но Король ужасов опередил его. Что ж, не страшно, главное – написать действительно стоящую вещь… Глядя на плакаты, рекламирующие фильмы с Ритой Хейворт и аристократичным Дэвидом Нивеном, Максим понял, о чем будет его история. О заброшенной станции лондонского метрополитена.
Призраки вкрались в его будущий сценарий немного позже. После встречи со Стариканом.
С Этаном Хиксом он познакомился во время экскурсии по станции метро «Элдвич», открытой для редких посещений Лондонским музеем транспорта. Станция «Элдвич» принимала пассажиров с 1907 года, во время Второй мировой войны тысячи лондонцев прятались здесь от немецких бомб. Вход в самые глубокие коридоры был запечатан в 1917 году, а окончательно станцию закрыли в 1994-м.
– Перед вами сороковые, состарившиеся сороковые. Здесь поработало лишь время.
Максим повернулся и увидел пожилого мужчину в старом коричневом костюме и помятой шляпе-федоре – с такой не расставался на экране Индиана Джонс.
– На некоторые платформы никогда не ступала нога пассажира, а отдельные пути познали лишь ветер пробных поездок. Я думаю, нам расскажут об этом в конце экскурсии. – Видя заинтересованность Максима, старик приблизился. – Разрешите представиться: Этан Хикс.
– Максим Бей. Рад познакомиться.
Старик не протянул руку, поэтому они обменялись лишь именами. Возможно, у Этана был артрит или брезгливость к подобным контактам – черные перчатки допускали обе возможности.
– Вы русский?
– Да.
– Вы не похожи на туриста.
– Я не турист. Уже четыре года как… А вы?
– О-о, – старик сделал туманный жест, – здесь моя жизнь.
– На этой станции ведь снимали кино? – спросил Максим. Он читал об этом: отличный зомби-апокалипсис «28 недель спустя», стильный фильм «V – значит вендетта» и, кажется, одна из серий «Супермена».
Старик кивнул.
– Бывало. Киношники любят разные заброшенные места. Готовые декорации. К тому же не надо останавливать движение поездов. Приходи, договаривайся, снимай.
Этан Хикс сразу понравился Максиму: своей звенящей хрипотцой в голосе, интеллигентной простотой и не отталкивающей навязчивостью. Таким Максим хотел стать
