Вагон немного тряхнуло, и на секунду-две лампы погасли. А потом состав вынырнул в искусственный станционный свет, лампы зажглись, а поезд замер.
Максим ринулся к выходу. Оказавшись на платформе, он обернулся. В вагон трамбовались пассажиры: новые к старым, энергичные к дремлющим. Женщина в темно-зеленом платье исчезла.
«Ее не было, – сказал себе Максим, успокаиваясь, – вот и все».
Двери с писком закрылись.
Он прошелся по переходу, поднялся на эскалаторе под бетонными язвами ремонтируемого потолка, приложил к желтому глазу турникета пластиковую «устрицу» [6] и очутился под холодными струями. Дождь его не заинтересовал.
Старикан не пришел.
Максим не знал, что делать, где искать Старикана. Их связывали лишь устные договоренности о встречах – следующая станция, новые впечатления, – которые до этого дня не нарушались. До предложения Старикана посетить театр станции «Элдвич».
Максим ощутил странную горечь. Листы еще не написанного Настоящего Сценария пожелтели, буквы сделались ломкими и нечеткими. Мечта тоже выцвела. Это испугало Максима, посеяло зерно паники, труднообъяснимой и зыбкой; у него ведь было все для работы, он справится и без Старикана, но…
У Максима не было тайного театра. Декораций, которые подскажут финал истории.
И в этот момент, стоя у билетной кассы и глядя, как экскурсионная группа струйкой стекает по эскалатору, Максим осознал удушливую зависимость от Старикана. Если он не увидит театр станции «Элдвич», в котором под перестук колес выступала актриса, чей призрак сейчас бродит по станции, то никогда не напишет Настоящий Сценарий.
Никогда.
Максим почувствовал себя пассажиром мчащегося к гибели поезда. В вагоне истерил электрический свет, вокруг кричали люди, а он смотрел на мелькающие за окном колонны очередной станции и думал: «Следующая остановка – тьма».
Видение длилось всего несколько секунд, он сбросил его (но не тревожный колокольчик черного эха) и быстрым шагом поднялся к уличному шуму. Влажный лондонский воздух заполнил легкие. Максим поперхнулся, откашлялся, присел на корточки возле выхода и стал жадно рассматривать лица прохожих.
Искал Старикана.
После третьего неотвеченного вызова Оли он пришел в себя.
Старикан не придет. Не сегодня. Что-то помешало ему, но ведь это не конец света. Не смерть или другая неизбежность. У Максима были имя и фамилия, их общее увлечение, их места – он найдет Этана Хикса. А потом Старикан отведет его в театр станции «Элдвич».
Максим почти успокоился, нажал «ответить» и сказал:
– Привет, маленькая. Извини. Скоро буду.
Дома он рассказал Оле о подземке, о Старикане, о загадочном станционном театре, о Настоящем Сценарии.
– У тебя есть все, что нужно, – сказала супруга, умная, добрая, понимающая, – ты просто боишься начать.
– Но театр… – слабо протестовал Максим, убаюканный отсутствием упреков.
– Ты можешь увидеть театр в своем воображении. Это не так уж и мало. И это… – Оля замолчала.
«Безопасно», – закончил Максим за нее.
– Я бы хотел познакомить тебя с Этаном.
Оля кивнула, встала из-за стола и принялась собирать тарелки.
– Спасибо, – поблагодарил Максим за ужин и разговор.
– Тебя ждать?
– Нет, посижу немного за компьютером. Лягу в гостиной.
Когда она ушла, Максим открыл ноутбук и нырнул в сетевую бездну.
Он сдался лишь далеко за полночь: Сеть ничего не знала об Этане Хиксе. Подсовывала американского актера Итана Хоука (Максим любил трилогию – трилогию-диалогию, как он ее называл, – «Перед рассветом», «Перед закатом» и «Перед полуночью») или отмалчивалась сотней других бесполезных страниц. Нашелся, правда, полный тезка Этана Хикса – режиссер театра герцога Йоркского. Хикс-режиссер стоял у истоков движения репертуарных театров. Родился в год смерти Николая Некрасова. Скончался от оспы за день до подписания Версальского мирного договора.
«Призрак», – подумал Максим, раскачиваясь на скрипящем стуле. Он оторвался от экрана, подошел к кухонной столешнице и снял с подставки пузатый чайник. Включил холодную воду. «Я познакомился с призраком».
Чайник наполнился, вода пошла верхом, заструилась по руке. Максим рассеянно улыбнулся и закрыл кран. «Этан – призрак».
Фотографии говорили об обратном. Никакого сходства. К тому же Хикс-режиссер не дожил до седин Хикса-журналиста. Призраки ведь не стареют?
Максим протер чайник полотенцем, водрузил на подставку и вернулся за ноутбук, чтобы дать поисковику шанс реабилитироваться.
Этан Хикс. Найти.
Этан Хикс журналист. Найти.
Театр станции Элдвич. Найти.
Помогите попасть в театр станции Элдвич. Найти.
ПОМОГИТЕ…
Спустя час он читал статью об Уильяме Терриссе.
Уильям Чарльз Джеймс Льюин взял сценический псевдоним Уильям Террисс в 1868 году. В 1871 году играл первые роли в Обществе комедии инновационного режиссера Тома Робертсона при театре принца Уэльского. Террисс стремительно обрел популярность, положив в актерскую копилку роли в «Робин Гуде» и «Ребекке». В 1880 году примкнул к Генри Ирвингу в театре «Лицеум», актеры подружились. После «Огней Гавани» Террисс и актриса Джесси Миллвард как любители выступали в Великобритании и Соединенных Штатах. Затем был театр «Адельфи» и роли с мелодраматическим уклоном, и Ричард Арчер Принс с ножом, оборвавшим карьеру Террисса. К декабрю 1897 года Принс представлял собой безработную, пьющую, психически нестабильную личность. За два дня до убийства он и Террисс спорили о чем-то в гримерке – актеры «Адельфи» слышали истеричные крики Принса и категоричные ответы Террисса. Вскоре лондонская пресса тиражировала кровавую сенсацию. Террисс был похоронен на викторианском кладбище Бромптон, а Принс отправился в мужской блок Бродмурского сумасшедшего дома для преступников, в котором умер спустя сорок лет.
– Бромптон… Бродмур… Бр-р-р… – сонно сказал Максим, закрыл ноутбук и отправился в гостиную.
Там, лежа на раскладном диванчике для гостей, коих не случалось с прошлогоднего приезда младшего брата, он подключил к диктофону наушники и запустил последний файл. Беседы с Этаном копились в черном прямоугольном корпусе, Максим не прослушивал их до этого дня, вернее ночи, каждый раз забывая скинуть записи на компьютер.
Он поморщился от звучания своего голоса: непривычного, грубоватого, поспешного в построении фраз. Приготовился к звенящей хрипотце Старикана, но услышал только шипение.
Шум. И больше ничего.
Там, где должен был говорить Старикан, запись молчала.
Максим нажал «стоп», выбрал другой файл, включил. Через пять минут пролистал в начало списка. «Пуск».
То же самое. Его собственный голос и фоновые станционные шумы. Диктофон игнорировал Старикана, будто частота его голоса выбивалась за слышимый человеческим ухом диапазон.
Максим положил диктофон на пол, выключил светильник и натянул одеяло до колючего подбородка. Какое-то время он лежал с открытыми в темноту глазами, нерешительный и растерянный, словно мальчишка, робеющий заговорить с миловидной девочкой.
– Как?.. – наконец сорвалось с его губ, но это уже был сон, дорога в ночь, тишина перед танцем.
В сновидении он вальсировал с Ритой Хейворт, с принцессой, с изящным сиянием Голливуда, с мечтой. Рита была в легендарном черном платье без бретелей и длинных перчатках из
