Когда птиц отправили в полёт, Никита вдруг сказал:
– А, может, я с вами поеду? Что-то вы неважно выглядите, товарищ доцент.
Иван Дмитриевич пристально посмотрел на него – главным образом на плащ и сапоги.
– Ты, я вижу, заранее подготовился? Почему?
– Голос у вас больной был. По телефону.
– Нет, Никита, ничего плохого не чувствую. Ну спина болит – так она всегда болит. Давай не будем менять план на ходу, не люблю я этого.
Никита хотел возразить, по глазам было видно, но передумал.
Зашёл в сарай, долго возился, вернулся со свёртком в руках.
– Давайте прятать. Они загораются только от очень сильного удара. Перевозить можно без опаски. Никаких батареек, никаких предохранителей…
– Это хорошо, – сказал Иван Дмитриевич, откручивая гайку, удерживающую спинку заднего сиденья. Там был тайник. Так себе тайник, конечно, будут искать – найдут…
Весь расчёт строился на том, что искать не станут.
Без батареек и предохранителей… наконец-то додумались, умные головы. Он вспомнил, как позапрошлый раз чуть не загубил всю операцию, про батарейки начисто забыв. От позора его спасла только внезапно испортившаяся погода, летний шквал с градобоем – вылет пришлось перенести на сутки, а потом он нащупал батарейки, три запаянные в полиэтилен «кроны», в глубине бокового кармана. Он никому не сказал об этом, но до сих пор, когда вспоминал, чувствовал, как поджимаются пальцы на ногах… Рвануло тогда знатно, больше суток шли непрерывные взрывы, а потом бухало ещё с неделю. Говорили про тысячу вагонов одних только снарядов для реактивных установок…
Никита уложил тяжёлый свёрток в нишу, Иван Дмитриевич поставил на место спинку и привинтил её, потом завалил сиденье рыбацким скарбом.
– Присядем, – сказал он.
Сам он сел на краешек сиденья «запорожца», Никита – на чурбачок у стены сарая. Неплохо было бы покурить, но последний год организм курево отвергал. Сидели просто так.
– Да, – сказал Никита, – а возьмите-ка водки. Как-то не совсем правильно – рыбак без водки.
– А есть?
Никита кивнул, встал и быстрым шагом направился к домику. Взять, что ли, его, подумал Иван Дмитриевич и тут же решил: не надо. Никита был слишком эмоционален, неуравновешен, с каждым успехом его внутреннее торжество росло, росла и вражда – и он мог просто не сдержать это в себе, чем погубил бы на проверке и их обоих, и по цепочке – ещё восьмерых. Дальше цепочка уходила за линию фронта и за границу…
На свой счёт Иван Дмитриевич был спокоен. С одной стороны – проверено, – он как никто умел играть запуганного интеллигента-пенсионера. С другой, даже если он где-то оступится, и его возьмут, он и первых допросов не переживёт. Это добавляло хладнокровия. С третьей стороны, он не испытывал вражды к этим дурным парням в камуфляже и с автоматами – он просто выполнял тяжёлую работу по ликвидации опасных предметов. Примерно как сапёр.
Никита вернулся, в руках у него была початая бутылка «Хортицы». Иван Дмитриевич положил её в пакет с помидорами и бутербродами.
– Это ты хорошо придумал, – сказал он. – Надо не забыть на будущее. Ну ладно…
Они обнялись, Иван Дмитриевич завёл мотор (чёртова тарахтелка), подождал, пока он прогреется (по идее не обязательно, но он всегда так делал – может, поэтому машинка и каталась уже полсотни лет), махнул Никите на прощание в открытое окошко – и тронулся. Сразу же пришлось включить тусклые желтоватые фары…
По прямой до места было сорок пять километров.
* * *Серёжка проснулся от звука мотора. Казалось, прямо сквозь домик ломится трактор. По стене мазнуло пятно света, потом звук стал удаляться. Разъездились, гады, подумал Серёжка, повернулся на другой бок – раскладушка заскрипела – и попытался снова уснуть. Но почему-то не получалось. Болела голова и першило в горле. Ну вот, простыл, подумал он. Совсем же не холодно.
Он поворочался ещё какое-то время, потом встал и попил воды. Воду он накачал вечером из колодца. Сначала шла совсем ржавая, потом нормальная. Но всё равно сильно отдавала железом. Завтра надо придумать, как кипятить воду. В доме печки не было, была только за домом под навесом. Можно было бы разжечь её, но выходить совсем не хотелось. Нет, не так: выйти можно было, но ничего не хотелось делать. Вот совсем. Немного знобило.
Накинув старый, пахнущий плесенью пиджак, висевший у входа, Серёжка сел на крылечке. Было тепло и душно – и настолько тихо, что слышно было, лишь как шуршит в ушах кровь.
Огромные набрякшие звёзды смотрели на него сквозь сухие истончённые ветви.
* * *Вороны спустились беззвучно, поэтому звуки их приземления на жестяной капот, на багажник на крыше, шаги, царапанья когтями, хлопанья крыльев для сохранения равновесия – всё это в первый миг было таким громким, что Иван Дмитриевич вздрогнул и машинально заозирался. Но никого, конечно, поблизости не было. Какой идиот будет бродить среди ночи в полумёртвом лесу?
Он похвалил птиц, погладил, скормил кулёк сырых креветок – якобы наживку. Креветок они очень любили и даже изобразили ссору за место в очереди. Сами же потом и посмеялись. Но Иван Дмитриевич чувствовал, что птицы нервничают. Им тут было не комфортно. Ему тоже.
– Ну что, мальчики, – сказал он наконец. – Займёмся делом?
Все согласно закивали, а Невермор попытался отдать крылом честь.
Иван Дмитриевич с трудом вытащил свёрток из тайника, развернул. Бомбы походили на ломы с маленькими лепестками оперения. Каждая в двух местах была обмотана полосками кожи – чтобы удобнее было держать в когтях.
Вороны пристально посмотрели на бомбы, переглянулись и отпустили какие-то нелестные замечания.
– Ладно, ладно, – сказал Иван Дмитриевич. – Всё проверено.
Он включил планшет, вывел карту, нашёл объект – в полутора километрах отсюда. Ввёл координаты в навигаторы воронов.
– Давайте по очереди, – сказал он. – Гром – первый.
Гром подлетел, вцепился когтями в бомбу,
