– У вас там что-то сильно взрывается.
– Нет, ничего не слышно, всё спокойно. У вас как?
– Как обычно. На окраинах погромыхивает, до нас не долетает. У тебя правда всё хорошо? Голос очень усталый.
– Коллега умер. Ты его не знаешь. Вот я и расстроился.
– Сочувствую, дядя. Ладно, тогда давай спать. Что-то я вдруг перепугалась…
– Да, надо спать. Спокойной ночи.
Он прервал связь.
Написал Никите: «Если не лёг посмотри я кажется забыл у тебя папку с черновиком синяя можно утром». Писать можно было что угодно, главное, без запятых и точек. Через пять минут Никита ответил: «На виду нет может на даче завтра позвоню».
Иван Дмитриевич отключил на смартфоне звук, оставил его заряжаться – и тут вспомнил про навигатор в кармане. Ещё один прокол… старый ты стал совсем, позывной «Дронт»…
Он не лёг, пока не разобрал приборчик, смешал электронику с другими запчастями в ящике стола, а корпус и крепление сжёг на сковороде под вытяжкой. Потом постоял под душем – вода шла еле тёпленькая – и, облачившись наконец в пижаму, лёг и вернулся к недочитанным «Несистемным конструкциям человеческого сознания». Так и уснул, и ему ничего не снилось. А может, и снилось, но он не запомнил.
* * *Пожар продолжался три дня. Вывезли население из окрестных поселков, наглухо перекрыли шоссе. Иван Дмитриевич и Никита зашли в магазин купить водки – там устало толпились помятые невыспавшиеся военные, громко и злобно ругающие матом начальство, которое загнало сто вагонов снарядов сепарам, а чтобы покрыть недостачу – устроило пожар и сожгло пять тысяч вагонов. Никита хотел узнать подробности, но Иван Дмитриевич утащил его за рукав.
Они посидели на берегу, молча помянули погибших воронов.
– Теперь, если что – только на следующий год, – сказал Никита.
Иван Дмитриевич кивнул. Подрастали ещё четверо хорошо обученных, но они были слишком молоды и пока слабоваты физически – тренировать их и тренировать. И этим придётся заняться сильно позже, когда всё уляжется…
На четвёртый день вечером Иван Дмитриевич включил телевизор, прошёлся по каналам. Пожар на артиллерийском складе обсуждали везде, орали друг на друга, рассказывали о москалях, которые использовали космический лазер, и о сепарской диверсионной группе, загнанной на отходе в балку и уничтоженной до последнего человека. О возможных хищениях и поджоге тоже упоминали, но как-то намёками, вскользь.
Иван Дмитриевич приглушил звук и пошёл на кухню что-нибудь съесть. Когда он вернулся, на экране телевизора была большая фотография мальчишки лет тринадцати-четырнадцати. Потом фотография сменилась показом, как спасатели на фоне зарева разбирают завал, как на носилках несут прикрытое простыней тело, как рыдает растрёпанная женщина.
Куда-то делся воздух. Иван Дмитриевич нашарил пульт, включил звук.
– …жертвой террористов стал тринадцатилетний Сергей Полторак…
Пульт вдруг стукнулся об пол. Это был какой-то совсем отдельный от всего остального звук – пожалуй, единственный звук во внезапной ватной тишине. В глазах стремительно темнело. Иван Дмитриевич отступил назад, наткнулся на клетку. Понял, что её нужно открыть. Левой руки как будто не было. Не с первого раза открыл правой. Воронёнок метался, открывал клюв, пытался докричаться – напрасно. Иван Дмитриевич шагнул к окну, ударил кулаком в стекло. Медленно потекли осколки. За открывшейся пробоиной было жёлтое небо и угольно-чёрный круг солнца.
Три ворона медленно слетели сверху. Они смотрели на него и ждали.
– Не бойся, – сказал Невермор.
Александр Пелевин
Человек, который знает свою работу
Колеса батальонного пазика беспомощно взревели в рыхлом снегу и снова затихли. Машина не сдвинулась с места.
Это уже четвёртая попытка.
– Ну твою ж мать, а! – крикнул в сердцах водитель, которого все звали просто Олегович, хотя отчество у него было другим. – Вот чего ещё не хватало.
– Что, мы застряли? – спросил Журналист, сидевший на первом кресле от выхода.
Журналист – не позывной. Это его профессия. В Донбасс он отправился несколько лет назад для серии репортажей, а потом вернулся – уже просто так. Понравилось. Теперь он вёл собственный проект, посвящённый войне и жизни в непризнанных республиках. На этом участке линии соприкосновения под Луганском он оказался впервые. Вместе с ним в автобусе ехал молчаливый ополченец Сова – хмурый дядька сорока лет в камуфляже и с автоматом за спиной. Больше пассажиров в автобусе не было.
С ними на позиции народной милиции ехали несколько ящиков полезного груза.
– Да вообще жопа, – сказал Олегович, снова пытаясь пробуксовать через снег. – Всё замело… Как бы МЧС не пришлось вызывать.
– Да МЧС сюда может и не доехать… – сказал тихо Сова.
Водитель кивнул и забарабанил пальцами по рулю.
– Доехать-то может и доедет, – сказал он. – Но это когда будет? Мы так однажды на границе с ДНР застряли, тоже метель была жуткая, полный автобус людей – толкали, толкали, так и не вытолкнули. А эмчээсники только в ночи приехали. Тросами вытягивали.
– Жесть, – сказал Сова.
Журналист выглянул в окно. Всё вокруг занесло снегом. Они только выехали из деревни: небо становилось мрачнее, и уже начинало темнеть, а освещения на дороге нет.
– Придётся вам, ребята, подтолкнуть. Давайте, выходим из машины, а то до ночи тут проторчим, – сказал Олегович.
На Донбассе не нужно два раза просить помочь. Сова и Журналист встали и пошли к выходу из автобуса.
* * *В храме царит полумрак, и отблески жертвенного пламени из чаши скудно освещают его стены; тень от статуи Марса пляшет на мраморном полу.
Я стою перед старым авгуром и молча жду, что он скажет.
У старого авгура бледное лицо и глубоко посаженные глаза: он стоит передо мной в сером потрёпанном плаще с капюшоном и смотрит на меня долго и пристально, будто пытаясь проникнуть в мой разум. Я знаю, что это всего лишь привычка. Он всегда смотрит на людей так. Это его работа.
– Покорми цыплят, – говорит мне авгур.
Я безмолвно киваю. Я раб.
Обычно я кормлю цыплят после захода солнца; теперь же авгур приказал сделать
