И снова пнул автобус.
И тут со стороны линии фронта в темноте вдруг сверкнули белые фары.
– О! – крикнул Олегович.
Встал посреди дороги, замахал руками.
Машина – грязная серенькая «Тойота» с номерами ДНР – остановилась возле автобуса, опустилось стекло. За рулём сидел небритый мужчина в толстой камуфляжной куртке.
– Что, ребят, застряли? – спросил он весёлым и бодрым голосом.
Все трое столпились у машины, глядя на мужика в камуфляже как на последнюю надежду.
– Слушай, брат, толкнуть не поможешь? – спросил Сова.
Водитель высунулся из окна, посмотрел на беспомощно застрявший в снегу пазик с горящими фарами, на красные от мороза лица Журналиста, Олеговича и Совы. Весело хмыкнул, улыбнулся и сказал звонким голосом:
– Говно вопрос!
И вышел из машины.
Потому что я знаю, что на Донбассе не нужно два раза просить помочь.
И потому что я знаю свою работу.
Сергей Волков
За секунду до…
Основано на реальных событиях. Все совпадения случайны, имена изменены
Когда дует ветер, над Манежным проспектом и Взлётной улицей висит тихий-тихий звон. Он пробивается сквозь шум листвы, но отчётливо его слышно, только если остановиться и задержать дыхание. Тишка про себя называла этот звон «ледяным» – так в какой-то старой сказке по телевизору звенели сосульки на тереме Деда Мороза.
На самом деле, конечно, это никакие не сосульки, они звенеть не могут, да и вообще какие сосульки летом? Тишка вначале не могла понять, откуда звон, а потом догадалась – это ветер гонит по асфальту ржавые осколки от мин и снарядов, катает гильзы, дребезжит издырявленными дорожными указателями.
Это звенит выгнанная война. Она была тут несколько лет назад, Тишке тогда ещё десяти не исполнилось. И в то время война не звенела, она ревела, грохотала, выла и рычала, как огромная, страшная, голодная тварь, мега-Годзилла, плюющаяся снарядами и ракетами, стреляющая из сотен пулемётов и разбрасывающая мины.
Тишка вместе с Олежкой и Викой, двоюродными братом и сестрой, и бабушкой Аней сидела в подвале дедушко-бабушкиного дома, и когда пули из аэропорта долетали до него, слышно было, как с треском лопается шифер на крыше.
А потом в огород прилетела мина от миномёта «Василёк» – к тому моменту уже все дети в Донецке и окрестностях знали, что и с каким звуком прилетает «оттуда», с той стороны.
Мина разворотила теплицу, снесла летнюю кухню и выбила все стёкла в доме. Бабушке стало плохо с сердцем, Олег с Викой плакали, а Тишка полезла наверх посмотреть, что стало с дедом, который не прятался в подвале.
Ещё, помимо звона, на Взлётной слышно, как ветер воет в чёрных ветках сгоревших деревьев. Они сгорели тогда, во время обстрелов, и с тех пор стоят голые, похожие на костлявые руки каких-то подземных существ, пытающихся вцепиться в небо.
Если идти из Иверского монастыря через кладбище к улице Стратонавтов, то никак не пройдёшь иначе, чем мимо этих страшных деревьев. Ленка Карпухина, когда узнала, что Тишка ходит через кладбище, выпучила глаза и шёпотом спросила:
– А ты там не боишься?
Тишка только плечами пожала – а чего ТАМ бояться? На кладбище тихо. Никого нет. Мёртвые спят в земле. Памятники только жалко – их пулями и осколками посекло сильно. Нет, через кладбище ходить совсем не страшно. Под ноги только нужно смотреть – вдруг мина старая или растяжка новая?
А вот на Взлётной страшно – из-за мёртвых деревьев. И кажется, что кто-то всё время смотрит в спину. Это место Тишка всегда старается пройти как можно быстрее. Если можно – бегом, хотя тут бегать вообще-то не нужно.
Тут и ходить не нужно, если честно. Точнее, не «не нужно», а нельзя. Запрещено. Опасно. Тут и «прилёты» бывают до сих пор, и мины, и на ДРГ с той стороны можно нарваться. И всё это смертельно, и неизвестно ещё, какая смерть хуже.
Но из Весёлого, от тёти Шуры, на Стратонавтов, к дедушке, так идти быстрее всего. Иначе обходить приходится много. Сначала Тишка обходила, а потом нашла тропку от монастыря через кладбище и дальше, вдоль ручья, в низинке – и стала ходить напрямки.
Тёте Шуре она носит лекарство от диабета. Без этого лекарства тётя Шура может умереть. И никто ей не поможет, «Скорая» сюда едет долго, да и нужного препарата у них может не оказаться. Волонтёры возят в Весёлое муку, сахар, хлеб, крупы, а вот лекарство для тёти Шуры у них нет.
Тётя Шура работает в монастыре – убирает, за розами следит. Роз там много, разных сортов, есть очень красивые. Монастырь весь разбомблённый, даже купола на церкви сгорели. Зачем-то по нему очень много стреляли с той стороны, когда шли бои за аэропорт. Тишка однажды задумалась: кого эти, с той стороны, хотели победить, стреляя по церкви, Бога, что ли?
Дедушке Тишка носит ириски, он их обожает, и батарейки для приёмника. Тогда, во время обстрела, дедушку ранило, но не сильно. Мама сказала:
– Всё, уезжаем к чёртовой матери!
И они переехали, правда, не так далеко, а просто в город, сняли квартиру почти в центре. И многие так сделали. С их улицы тогда уехали все. Вообще все – кроме дедушки. Он отказался, хотя и пенсионер, и раненый вот немножко был.
– Я тут родился, тут моя хата. Никуда не поеду, – сказал.
И начал стёкла вставлять.
Их потом ещё раз пять выбивало. В доме дедушки и ополченцы ночевали, и склад боеприпасов был, когда наши аэропорт отбивали, и командный пункт, и перевязочная. Дедушка варил на всех борщ, таскал матрасы из соседних брошенных домов, чтобы бойцам было на чём отдыхать, показывал безопасные тропки в обход чужих позиций – в общем, тоже был в ополчении.
Тишку дедушка называет по имени – Анюся. Это имя в честь бабушки. А Тишка она потому, что Тишенко. Они все раньше были Тишки – и дедушка, и отец, и вся родня. Теперь дедушка просто –
