которые, скорее всего, были при нем, — но безуспешно. Стоя перед дверью, она через глазок видела, как отец укладывает для промывки пробирки на стеллаж.
Все в лаборатории было воплощением спокойствия. Кроме того, что, войдя туда, она увидела на белых рабочих поверхностях и на серых с крапинкой изразцовых плитках пола под головкой душа, где лежал Джейк, темные пятна. В ней поднялась волна отвращения, и Монти с трудом подавила ее.
В лаборатории была подчеркнуто нормальная рабочая атмосфера, словно все более, чем обычно, погружены в свою работу, в стремлении заглушить воспоминания о том ужасе, который тут произошел. Она бесшумно прошла между столами к отцу и заглянула ему в лицо. Ребенком она любила сидеть рядом с ним, когда тот работал. Серьезность его выражения, когда он был занят делом, всегда давала ей ощущение полной безопасности: пока отец является частью науки, мир всегда будет в порядке.
Сегодня он выглядел не таким бодрым, как обычно, а осунувшимся и несколько подавленным, и она понимала, как тяжело отец должен был воспринять смерть Силса.
Отец всегда испытывал глубокое чувство ответственности за своих коллег, и, когда сегодня утром он вез ее в Лондон, Монти поняла по тому, о чем он умалчивал, что он не верит простому объяснению причины, по которой утром того фатального дня она оказалась в лаборатории.
Он включил установку, и стеллаж с пробирками начал вращаться. Затем он повернулся к ней.
— Я только что говорила с мистером Бестом, организатором вашингтонского симпозиума. Он в Лондоне и хотел бы на час встретиться с тобой, если у тебя будет время.
— Если он явится сюда, я бы мог посидеть с ним за ланчем. Но недолго.
— У него уже назначена встреча за ланчем.
Баннерман покачал головой:
— В таком случае — никак.
— Я скажу ему, что это невозможно. А теперь послушай вот что… у него есть и приглашение для тебя из Белого дома — во время симпозиума посетить обед во главе с президентом Клинтоном.
Ученый внимательно уставился на содержание вращающихся пробирок.
— Мне как-то не хочется встречаться с этим стряпчим по темным делам.
— А я думаю, папа, тебе стоит пойти.
— Ради какого черта?
— Потому что, если тебя там не будет, люди станут думать, что тебя не пригласили.
Он улыбнулся ей:
— Я предполагаю, что ты уже за меня приняла приглашение?
— Нет… но собираюсь.
Он снова улыбнулся:
— То есть возражать я уже не могу… как обычно, да?
— Ни в коем случае!
— А ты тоже приглашена?
— Я еще не уверена, пойду ли я с тобой… хочу разобраться в куче работы, которую мне тут навалили.
— Передай им, что я хочу видеть тебя на обеде.
— Попробую.
Он посмотрел на настенные часы:
— У тебя есть сегодня какие-то планы на ланч?
— Нет.
— Хочешь примерно к часу составить мне компанию в кафе?
— С удовольствием, — сказала она.
Внезапно он нахмурился:
— Дорогая… не можешь ли ты поаккуратнее брать папки у меня со стеллажей с досье. Я потратил едва ли не полчаса, пытаясь найти кое-какие свои заметки о генах псориаза — ты вернула их не на то место.
Монти покачала головой:
— К твоим досье по псориазу я даже не притрагивалась.
— Я не имею в виду сегодня — может, на прошлой неделе, перед несчастным случаем?
— Заявляю: невиновна. Они, наверно, затерялись в неразберихе во время переезда.
Отец задумался.
— Да, — сказал он. — Да, допускаю, что, должно быть, так оно и было. Или, может быть, я сам их куда-то сунул. — Нагнувшись, он снова присмотрелся к пробиркам. — С каждым днем старею и все путаю, — пробормотал он. — Пообещай, что выдернешь штепсель, когда я окончательно впаду в слабоумие.
Она улыбнулась, обрадованная его неукротимой силой духа:
— Да для меня ты всю жизнь был слабоумным. Как я пойму, что тебе стало еще хуже?
— О, уж ты-то поймешь — это произойдет, когда я начну слушать советы.
Дверь кабинета Коннора Моллоя приоткрылась, и над кипами документов, которые лежали на столе и шаткими грудами высились на полу, он увидел голову Чарли Роули и его галстук цвета желтых нарциссов.
— Доброе утро, Капитан Америка![17] Хорошо провел уикэнд? — Чарли притащил очередную пачку бумаг и искал свободное место на полу, куда можно было бы сгрузить их.
— В общем ничего. Большую часть времени я работал. — Коннор отодвинул в сторону несколько досье. — А как ты?
— Исполнял обряд поклонения предкам. Надо было поехать повидаться с престарелыми РД.
— РД?
— Родителями. Тридцать вторая годовщина свадьбы. Бедные старики. — Он ухмыльнулся. — Мне как раз тридцать два — я всегда был непростой личностью.
Коннор тоже улыбнулся.
— Эй, ты же не можешь проводить все время за работой — от этого тупеют. Когда ты перебираешься к себе на квартиру?
— В среду.
— Отлично. Если понадобятся рабочие руки, дашь мне знать?
— Спасибо, я учту… но думаю, что отдел личного состава обеспечит меня грузчиками.
У Роули было веселое настроение.
— Следующий уик-энд я собираюсь провести в своем коттедже в Суссексе — почему бы тебе не поехать со мной? Отдохнешь от Лондона и полюбуешься сельскими пейзажами.
— Благодарю, эксвайр.
— У моего кузена Майка Кихена лучший в Британии рынок старинной мебели. Знаменитое место, именуемое «Древности Майкла Норманна». Приобретешь какую-нибудь мебель для своего убежища — или ты предпочитаешь модерн?
— Нет, я люблю старые вещи… когда могу их себе позволить.
— Майк что-нибудь подберет для тебя. Квартирка у тебя будет — пальчики оближешь. — Роули приподнял на несколько дюймов объемистую пачку документов. — Куда это?
— Что там такое?
— Опубликованные данные о гражданских исках Баннермана.
Коннор с отчаянием уставился на них:
—
— Боюсь, что да.
Коннор покачал головой и обвел взглядом комнату.
— Черт побери, ты когда-нибудь в жизни видел столько публикаций?
— Не могу не восхищаться человеком с принципами.
— Можно и так оценивать все это. — Он показал на одно из оставшихся свободных мест на полу. — Не хочешь ли свалить вон туда?
