Рейн усмехается:
– Если ты думаешь, что я говорю по-деревенски, то ты не слышал...
– Нет, это не акцент, – прервал я, – просто здесь на юге все говорят тебе расстояние в минутах, а не в милях, и используют ориентиры вместо названий улиц.
– Ой, – рот Рейн раскрылся в удивлении, – и правда.
Я улыбаюсь, хотя моя огнестрельная рана начинает вопить от толкания байка вверх по этому бесконечному холму.
Она наклоняет голову набок, наблюдая за мной.
– Ты сказал: «Здесь на юге». Где ты был до того, как вернулся? На севере?
– Можно и так сказать, – я ухмыляюсь, бросая в ее сторону мимолетный взгляд, прежде чем снова уставиться на замусоренное асфальтовое покрытие, – какое-то время жил в Южной Каролине, а до этого в Риме.
– О, кажется, я была в Роме7. Это ведь недалеко от Алабамы, верно?
– Не в Роме, в Джорджии. В Риме, в Италии, – фыркнул я.
– Да ладно!
Рейн протягивает руку и хлопает меня по плечу, едва не задев пулевое ранение. Я вздрагиваю и делаю глубокий вдох, но она даже не замечает этого.
– О боже, Уэс, это просто потрясающе! А что ты делал в Италии?
– Был грандиозным европейским куском мусора по большей части.
Рейн наклоняется вперед, проглатывая мои слова одно за другим, как зернышки попкорна. Так что просто продолжаю фонтанировать.
– После того как уехал из Франклин-Спрингс, я нигде не задерживался дольше года – обычно несколько месяцев, а потом меня отправляли в следующий дерьмовый дом в следующем паршивом городе. Как только вышел из системы, то понял, что хочу убраться отсюда как можно дальше, черт возьми. Меня тошнило от маленьких городков. Тошнило от школы. Я устал оттого, что у меня нет никакого гребаного контроля над тем, куда иду и как долго остаюсь там. Итак, в свой восемнадцатый день рождения я проверил все ближайшие рейсы, нашел горячее предложение в Рим, а на следующее утро проснулся в Европе.
– Системы? – темные брови Рейн сходятся вместе. – Вроде патронажного воспитания?
– Ну, да. В любом случае, – я пинаю себя за то, что проговорился. И дело не в том, что меня это смущает. Просто не хочу говорить о худших девяти годах моей жизни сейчас. Да и вообще никогда, – Рим – это чертовски невероятно. Он древний и современный, деловитый и ленивый, красивый и трагичный – все одновременно. Я понятия не имел, что буду делать, когда доберусь туда, но как только сошел с самолета, уже́ знал – все будет в порядке.
– Каким образом? – Рейн так увлеклась моим рассказом, что наступила на валяющийся на улице глушитель и чуть не вспахала задницей все дорожное покрытие.
Я стараюсь не расхохотаться.
– Почти все говорили по-английски. Там были вывески на английском языке, меню на английском, уличные музыканты даже играли поп-песни на английском языке. Ну… я обменял свои доллары на евро, купил запасную гитару у одного из уличных исполнителей и провел следующие несколько лет, бренча классические рок-песни перед Пантеоном за чаевые.
Оглядываюсь, и Рейн смотрит на меня так, словно я – гребаный Пантеон. Глаза огромные, губы приоткрыты. Протягиваю руку и тяну ее к мотоциклу, чтобы она не ударилась головой о покрышку перевернутого микроавтобуса хонда, рядом с которым мы проходим.
– Тебе приходилось спать на улице? – спрашивает она, не моргая.
– Неа, я всегда находил у кого переночевать.
Она прищуривается.
– Ты имеешь в виду девушек? – когда я не поправляю ее, она закатывает глаза так сильно, что почти ожидаю, как они выпадут из орбит. – Ты направлял им в головы оружие и заставлял платить за твои продукты?
Я поднимаю на нее бровь и ухмыляюсь.
– Только тем, которые сопротивлялись.
Рейн морщит нос, как будто хочет показать мне язык.
– Так почему же ты уехал, если тебе так хорошо жилось с твоим классическим роком и итальянскими женщинами? – дерзит она.
Моя улыбка исчезает:
– Это было уже после того, как начались кошмары. Эй, осторожно!
Я указываю на осколок стекла, торчащий под странным углом на пути Рейн. Она смотрит на него ровно столько, чтобы избежать его, а затем снова обращает свое пристальное внимание на меня.
– Туризм полностью иссяк. Я больше не мог играть на улице, и не мог получить настоящую работу без визы. Как обычно, у меня не было выбора. Мой сосед по комнате был из Америки, чьи родители предложили оплатить наши билеты на самолет обратно в Штаты, так что... вот так я и оказался в Южной Каролине.
– Ты любил ее?
Вопрос Рейн застает меня врасплох.
– Кого?
– Ну, соседку по комнате, – ее большие глаза сужаются до щелочек, когда она делает саркастические кавычки вокруг слов «сосед по комнате».
Я ненавижу то, как сильно мне это нравится.
– Нет, – честно признаюсь я, – а ты его любила?
– Кого?
Я кидаю взгляд на желтые буквы, красующиеся на ее вздернутых сиськах.
– Парень, у которого ты украла эту толстовку.
Взгляд Рейн падает на худи, и она встает, как вкопанная.
Думаю, что это – да.
Скрестив руки на логотипе группы, Рейн поднимает голову и смотрит на что-то вдалеке позади меня. Это напоминает мне, как она выглядела вчера, когда наблюдала за той семьей в парке.
Прямо перед тем, как она свихнулась на хрен.
Блять.
– Эй... слушай. Извини. Я не имел в виду…
– Это его дом.
– А?
Я следую за направлением ее взгляда, пока не оборачиваюсь и не вижу желтый фермерский дом с белой отделкой, стоящий примерно в сотне футов от дороги. Он лучше, чем у ее родителей и даже больше, но двор такой же заросший.
– Тот парень, что живет по соседству, да? – стараюсь, чтобы злость не звучала в моем голосе, но зная, что этот кусок дерьма, который расстроил Рейн, находится где-то внутри этого дома… прихожу в ярость.
Когда девушка не отвечает, я оборачиваюсь и вижу, что она стоит ко мне спиной. Опускаю свою подножку, готовясь преследовать ее задницу, если малышка снова решит удрать, но стук таблеток о пластик говорит мне, что Рейн никуда не собирается.
Она нашла другой выход.
Моя куколка сует себе в рот болеутоляющее и засовывает бутылку обратно в лифчик. Все это время я практически слышу, как кровь приливает к моим вискам.
Кем бы не был этот пацан, он умрет.
– Рейн, дай мне одну вескую причину, почему я не должен ворваться в этот дом, вытащить подонка за горло и заставить его съесть свои собственные пальцы после того, как отрежу их своим складным ножом.
Рейн издает печальный смешок
