Черт.
Черты лица Уэса становятся жесткими. Его глаза чуть сужаются. Челюсть напрягается. Ноздри расширяются. Не могу сказать, с чем он борется. Но это пугает меня.
– Послушай меня, – цедит он сквозь стиснутые зубы. – Я не твой гребаный бойфренд, ясно? Я тот парень, который два дня назад приставил пистолет к твоей голове. Помнишь? Ты не знаешь меня, и ни хрена не любишь, и не полюбишь. Так что хватит... – Уэс качает головой и смотрит сквозь клубящийся пар, подыскивая нужные слова. – Остановись. Перестань притворяться, что тебе не все равно.
Его обвинение приводит меня в бешенство.
– Это ты перестань убеждать себя, будто мне все равно! – кричу я, сжимая руки в кулаки, когда эмоции, которые пыталась скрыть от него, всплывают на поверхность. – Перестань притворяться, будто ты такой недостойный любви монстр, когда ты самый смелый, самый храбрый, самый... самый красивый человек, которого я когда-либо встречала! – мои ногти впиваются в ладони, когда ярость переполняет меня. – И перестань притворяться, будто я здесь только потому, что ты меня похитил. Ты не похищал меня, и знаешь это сам. Ты спас меня, Уэс. И каждый раз, когда смотришь на меня, делаешь это снова и снова!
Это происходит мгновенно, но первое, что я замечаю, – губы Уэса на моих губах. Его поцелуй страстный, отчаянный и на вкус похож на мои слезы. Чувствую, как его руки сжимают мой затылок. Затем я начинаю ощущать холодную, твердую плитку за спиной. Он целует меня – сердитый, но испытывающий облегчение и не способный выразить это по-другому, как тогда в магазине техники, когда понял, что мы не будем стрелять по полкам
Но в этот раз между нами нет никакой одежды, никаких задержек или возражений, и никакой грозы, назревающей снаружи. Сейчас, когда я закидываю ногу на его бедро, Уэс может приблизиться ко мне без преград. И, когда пододвигаюсь, чтобы мы совпали, он заполняет меня. Моя спина упирается в стену, а пальцы едва касаются пола. Я чувствую его повсюду. Жар от его кожи проникает даже внутрь меня. Его ладони скользят по моим влажным изгибам, как будто он лепит их из глины. И его сердце – я тоже это чувствую – колотится так же сильно, как и мое.
Эта связь более глубокая, чем все, что я когда-либо испытывала. Как будто он становится кем-то другим, когда мы прикасаемся друг к другу. Нет, как будто он становится самим собой – настоящим Уэссоном – любящим, страстным и жаждущим любви. Я вцепляюсь в эту версию Уэса, когда он поднимает меня выше, вжимая в стену и оборачивая другую мою ногу вокруг своей талии. Его сила – единственное, что удерживает меня от падения во всех смыслах и, когда я чувствую, что он набухает внутри меня, мое сердце расширяется. Я сжимаю ногами талию и подтягиваюсь ближе к нему, желая получить от него как можно больше. И он дает это мне, двигаясь вперед, пока его тело не содрогается, потрясая мою чувствительную плоть, вызывая взрыв конвульсий и фейерверк перед глазами. Уэс следует со мной за грань, стонет в мои губы, когда теплая волна глубоко заполняет меня и заставляет светиться от удовольствия.
Я не помню, сколько времени прошло с момента моего последнего противозачаточного укола, и, честно говоря, мне все равно. Единственное, что сейчас имеет значение, так это то, что если я умру завтра – а я вполне могу, – то с улыбкой на лице и рядом с Уэссоном Патриком Паркером.
ГЛАВА XVII
Уэс
Я втягиваю воздух через нос и выдыхаю сквозь стиснутые зубы, сидя на краю кровати этого урода и позволяя Рейн играть в доктора с моей пулевой раной.
Она морщит лоб и бросает на меня виноватый взгляд.
– Прости, я знаю, что это больно. Почти закончила.
Болит не зияющая дыра в моей руке, а та, что в моей гребаной душе. Она заставляет меня оглядываться вокруг в поисках чего-нибудь, что можно было бы прикусить. Та самая, которая хочет толкнуть Рейн через всю комнату и закричать, чтобы она прекратила так прикасаться ко мне. Это та часть меня, которая никогда не видела, чтобы кто-то целовал мои больные места, которая хочет вырвать повязку из маленькой руки и самому прилепить ее себе. Это невыносимо.
– Ну вот и все, – она улыбается, прижимая нежными пальцами края повязки.
Замечаю, как она наклоняется ко мне, сложив пухлые розовые губки, но я вскакиваю прежде, чем она успевает ее поцеловать. С таким же успехом она могла бы ударить меня в самое сердце. Все, что делает для меня Рейн, – очередное напоминание о том, чего я был лишен всю мою гребаную жизнь. И, если честно, я предпочел бы этого не знать.
Я был намного счастливее, когда люди использовали меня для получения денег от правительства или как мальчика для траха, а я использовал их ради крыши над головой или места, куда можно засунуть свой член. Я знал расклад вещей. Все было просто, отношения были временными, и я знал правила. Черт возьми, я же их придумал.
Но эта хрень с Рейн пожирает мой мозг. Я больше не знаю, что реально. Не знаю, действительно ли она заботится обо мне или просто использует как дублера своего пропавшего бойфренда. Не знаю, держу ли ее рядом, потому что она полезна, или я сотворил ту самую вещь, которую поклялся никогда не делать с другим человеком, пока жив.
Привязался.
Я чувствую, как Рейн наблюдает за мной, пока я меряю шагами пол спальни ее настоящего бойфренда, словно зверь в клетке.
– Нам пора идти, – я не обязан объяснять ей, почему. Завтрашняя дата висит над нашими головами, как лезвие гильотины.
Рейн кивает один раз. Сегодня она выглядит моложе без всего этого макияжа. Мокрые волосы падают на лицо и доходят до подбородка. Рукава ее клетчатой фланелевой рубашки слишком длинные и зажаты в кулачках. А ее большие голубые глаза смотрят на меня с доверчивостью невинного ребенка.
Дело уже не только во мне, и этот факт делает поиск бомбоубежища еще более важным.
Натягиваю кобуру поверх своей майки алкоголички и надеваю Гавайскую рубашку. Прошлой ночью я не мог заснуть, пока не принес из кухни пистолет. Никогда не могу заснуть, если не знаю, что на расстоянии вытянутой руки есть оружие. Даже ребенком я по ночам прятал кухонный нож под подушку. И хотел бы я сказать, что мне
