Я смотрю на ее дом и вижу его таким, каким видел тогда: выцветший серый сайдинг, затемненные окна. Он выглядит таким же пустым, как и в ту ночь, но это не так. Этого не может быть.
Я спрыгиваю вниз и чувствую отдачу глубоко в ране на плече. Она все еще пульсирует, но мне кажется, что жар спал. Я закидываю рюкзак на здоровое плечо и достаю из переднего кармана бутылочку кефлекса – еще одно напоминание о том, как Рейн пыталась мне помочь.
Сунув одну капсулу в рот, я пересекаю заросший задний двор с новой решимостью – найти ее и отплатить ей тем же.
Я сворачиваю за угол, прохожу мимо пикапа ее старика на подъездной дорожке и направляюсь по истертым ступенькам к двери. Сердце колотится от страха, когда поднимаю кулак, чтобы постучать, но звук, доносящийся через разбитое окно в двери, заставляет мою кровь холодеть.
Это песня.
Песня гребаной группы «Двадцать один пилот».
– Рейн? – зову через отверстие в двери, надеясь, что она просто подойдет и впустит меня. Как будто что-то в моей жизни бывало так просто. – Рейн! – кричу я громче, слыша, как моя сонная артерия пульсируют каждую секунду ожидания.
Единственный ответ, который я получаю, – это голос той плаксивой поющей задницы, которая говорит, что она не может спать, потому что у всех вместо рук оружие.
Не в силах больше здесь стоять, я протягиваю руку и поворачиваю ручку. Она легко поддается.
Двигаясь так, чтобы мое тело было прижато к стене и скрыто из виду, ору:
– Я вхожу! – и толкаю дверь ногой. Когда действие не встречается градом пуль, я делаю глубокий вдох и смотрю по сторонам от дверного проема.
Затем немедленно отхожу назад. Хватая ртом воздух, прислонившись спиной к деревянной обшивке, я пытаюсь осмыслить происходящее внутри. Темная гостиная. Жалюзи опущены. Кофейный столик. Диван. Старомодный телевизор. И мужчина. Сидит в кресле-реклайнере лицом к двери. С дробовиком на коленях.
И его мозги разбрызганы по стене позади него.
С каждым вдохом запах становится все более невыносимым. Запах смерти. Запах засохшей крови и серого вещества.
Песня начинается заново.
Я достаю из кармана маленький фонарик и, дыша в рубашку, на цыпочках вхожу в дом. Под моими ботинками хрустит битое стекло.
– Рейн? – снова кричу я, сглатывая подступающую к горлу желчь.
Я говорю себе не смотреть, когда прохожу мимо мистера Уильямса, чтобы проверить кухню, но нездоровое любопытство берет верх надо мной. Повернув фонарик в его сторону, я сжимаю зубы так сильно, что они почти трескаются, надеясь таким способом удержать рвотные позывы. Весь его затылок – кашеобразная масса, смешанная с пушистой набивкой кресла. Полосы на некогда голубой стене позади него давно приобрели цвет ржавчины, указывая, где были большие куски, прежде чем они соскользнули и затвердели на покрытом коркой, запятнанном кровью ковре.
Я не вижу входного отверстия на его раздутом старческом лице, но кровь, заливающая нижнюю губу и седую бороду, говорит мне, что кто-то сунул дробовик ему в рот, прежде чем нажать на курок. Вероятно, он сам. Цвет крови и вонь в воздухе говорят мне также, что это дерьмо произошло не только что. Я бы сказал, что этот человек сидит здесь уже...
Мои кишки скручивает и на этот раз даже стискивание зубов не удерживает меня от того, чтобы заблевать весь ковер, пока последние два с половиной дня проносятся с криком у меня в голове в обратном направлении.
Таблетки. Скрытность. Перепады настроения.
То, как она отказалась впустить меня в дом. И то, как сказала, что он не услышит ее стука, не увидит ее у двери. То, как выбежала из дома в ту ночь, словно увидела...
Я встаю на колени и меня снова рвет.
О боже! Твою мать! Он был здесь все это гребаное время.
Песня начинается снова.
И сейчас она здесь, с ним.
Вытирая рот тыльной стороной ладони, подхожу к выходу. Как бы я ни ненавидел то, что приходится запирать себя в ловушке запаха, захлопываю дверь пинком. Меньше всего нам нужны дикие собаки, вынюхивающие труп.
Луч фонарика освещает мне путь, пока я тащусь вверх по лестнице, стараясь расслышать движение, плач, хоть что-нибудь, – но ничего. Ничего, кроме этой проклятой песни и звука моего собственного учащенного пульса, пока я наконец не добираюсь до коридора наверху.
Пять дверей – три закрыты.
Не ссы, Уэс, просто сделай это.
– Рейн? – зову снова, но знаю, что она не ответит. Стараюсь не думать о том, почему, когда свечу фонариком в первую открытую дверь справа.
При виде черной косы у меня перехватывает дыхание, но я с облегчением выдыхаю, когда понимаю, что она лежит на переполненном мусорном баке рядом с туалетом, у раковины.
Внутри никого нет. Это просто пустая ванная комната.
Когда я распахиваю следующую дверь и не нахожу ничего, кроме полотенец и простыней, мне приходит в голову мысль: «Может быть, Рейн убила этого ублюдка».
Я видел, как она скосила двух ублюдков у «Хаккаби Фудз», не моргнув и глазом. Девочка могла бы убить и его, если это была самооборона. Я хочу в это верить. Хочу представить себе Рейн победителем в этой гребаной ситуации. Хочу найти ее раскачивающейся где-нибудь в углу, потому что она двинутая на всю голову.
Песня начинается снова, когда я подхожу к последней двери справа.
– Рейн? – я легонько стучу, прежде чем повернуть ручку, не желая напугать того, кто может быть внутри. – Это Уэс. Можно мне войти? – приоткрываю дверь и готовлюсь к удару, но в лицо мне бьет тот же трупный запах.
Блять.
Я натягиваю рубашку на нос и молюсь всем богам, каких только могу вспомнить, приближаясь к пригорку на кровати.
Пожалуйста, пусть это будет не она. Пожалуйста, пусть это будет не она. Умоляю, боже. Я знаю, что ты чертовски ненавидишь меня, но только... блять. Пусть это будет не она.
Я беспомощно смотрю, как желтый луч моего фонарика скользит по краю кровати с балдахином и по поверхности лоскутного одеяла в цветах. Покрывало натянуто на лицо человека – или на то место, где оно раньше было, судя по размеру и расположению коричневого пятна на ткани, – но я не стягиваю его. Мне это не нужно. Светлые волосы веером рассыпались по дырявой подушке, пропитанной густой, как смола, кровью и покрытой пухом. Это говорит мне все, что я хочу знать.
Миссис Уильямс уже не спасти.
Я только надеюсь, что пришел не слишком поздно, чтобы спасти ее дочь.
Мои ноги двигаются, внутри мутит, и я держусь за фонарик,
