Предсказание первого советника (к его собственному огорчению) вскоре сбылось. Случилось это на второй день после заключения в темницу Андрея Шуйского. С помощью князя Телепнева-Оболенского Василий Шуйский встретился с великой княгиней в ее покоях. Он страстно увещевал правительницу в своей непричастности к попытке брата-изменника совершить дворцовый переворот. Слушая его, молодая регентша едва не умирала от страха: она всем своим существом боялась этого ожиревшего на придворных харчах бритоголового боярина, его серых проницательных глаз, таящих смертельную угрозу, речей, которые проникали в душу сладким ядом, умерщвляющим сознание. Ей было больно догадываться, что с этим исчадием ада князя Телепнева-Оболенского связывают какие-то интересы. Но любовь ее была сильнее трезвого мышления, сильнее осознания своего заблуждения. Напротив, чтобы оправдать собственную неправоту, она умозаключила, что ее дядька нарочно обливает грязью любимого человека, дабы превратить его в полное ничтожество в ее глазах. Но разве может она — представительница знатного рода! — любить ничтожество? Разумеется, нет. Значит, заблуждается дядька, потому что жаждет избавиться от конкурента во влиянии. А это стремление оскорбляло ее чувства, которыми она дорожила и за которые готова была неустанно бороться.
Елена Глинская и не догадывалась, что лицемерный Василий Шуйский предлагал себя в услужение князю Дмитровскому и — в случае возведения последнего на престол — клятвенно обещал быть ему надежной опорой. Но после разоблачения брата ему пришлось наскоро изменить планы и, спасаясь от собственного обличения, просить аудиенции великой княгини. Уверившись, что княгиня поверила его увещеваниям, Василий Шуйский голосом покорного слуги перешел к осуществлению заранее продуманного плана:
— Наш мир зол, государыня, а люди жестоки. Невозможно ни в чем не допустить неосторожности. Посему, государыня, если хочешь мирно властвовать с сыном-государем, заключи и Юрия Дмитровского в темницу, ибо его властолюбие являет великую опасность для тебя и государя-младенца.
Елена Глинская вся трепетала под его взглядом, леденящим кровь. Она повернулась лицом к иконе Распятия Господнего, где за упокой умершего властителя горели свечи, и всплакнула:
— Неужто, вы не видите мою безутешную горесть? Неужто вы сами не в силах сделать, что надобно для пользы государства и безопасности государя нашего Иоанна Васильевича?
Регентша перекрестилась; незаметно для Шуйского посмотрела на князя Телепнева-Оболенского и взглядом спросила, когда тот уберется восвояси и оставит их в покое.
Фаворит многозначительно улыбнулся, давая понять, что он тоже жаждет оного.
Василий Шуйский, довольный, откланялся великой княгине и вышел, даже не взглянув на ее фаворита: он ненавидел этого щеголеватого и лицемерного временщика, завидовал ему за влияние на правительницу и с нетерпением ждал того дня, когда можно будет подставить выскочке подножку...
На следующий день весь кремлевский двор потрясло известие об аресте князя Дмитровского. Следственный процесс должен был состояться на другой день. Но вечером накануне князь Дмитровский неожиданно занемог, а ночью скончался. По дворцу поползли слухи, что ему во время вечернего чревоугодия подали отравленное вино…
Эпизод 3
Такое грозное начало регентства великой княгини Елены Глинской свидетельствовало о печальной будущности всей страны. Московская Русь испуганно содрогнулась под холодным дуновением зарождающейся олигархии. В народе жалели о несчастном князе Дмитровском, трепетали от первых веяний тирании, под влиянием которой формировались сознание и государственные взгляды будущего правителя Иоанна IV Васильевича, прозванного в будущем Грозным.
Князь Глинский негодовал по поводу всех решений, принимаемых княгиней под влиянием фаворита, с которым она уже откровенно демонстрировала свои отношения. О непристойном поведении на троне Елены Глинской обсуждалось далеко за кулисами Кремлевского дворца. Тиранство, поощряемое ею, и возмутительная любовь к своему баловню вызывали к ней явную ненависть, от которой ни власть, ни жестокость не спасают венценосца, если он позволил себе пренебречь канонами нравственности и снизойти до богохульства на троне.
В стремлении обмануть людей и собственную совесть правительница с княжичем часто ездила на богомолье в монастыри. Но такие поступки хитрой и похотливой регентши заслуживали, увы, похвалы таких же хитрецов и богохульников, спасающих ее от неумолимого судилища. Князь Глинский пытался образумить ее от недостойных поступков, но княгиня всякий раз гневно выражала свое недовольство и упрекала его ненужным вмешательством в личную жизнь. Уже неоднократно между ними вспыхивали ссоры, которые все сильнее отчуждали друг от друга.
Михаил Львович болезненно переживал утрату своего былого влияния на государыню. Еще сильнее вознегодовал, когда прознал, что этим не преминули воспользоваться его враги — Шуйский и Бельский. По их доносам, лучший друг князя Глинского и покойного государя боярин Воронцов был обвинен в нелепом замысле овладеть государством, в котором он якобы открылся князю Дмитровскому (имелось даже письменное свидетельство последнего). Князь Глинский попытался заступиться за преданнейшего вельможу, но в Думе перевес взял Шуйский. В результате Воронцова удалили от двора, а Глинскому вынесли суровое предупреждение в Боярской Думе. На собрании государыня не присутствовала: она сказалась больной и просила посвятить сей день отдыху.
Михаил Львович, потрясенный очередным ударом, не помнил, как преодолел бесчисленный лабиринт коридоров и лестниц, достиг великокняжеских покоев и с молчаливого разрешения кремлевских рындов (на правах первого советника он еще пользовался правом необъявленного визита) шумно ворвался в просторную храмину, ярко освещенную множеством восковых свечей.
Князь застал регентшу в обществе сына и любовника за уроком латинской грамматики. Малолетний государь Иоанн, бледный мальчик с серьезными не по возрасту глазами, сидел на коленях фаворита своей матери. Елена Глинская — рядом на широкой кушетке, с умилением наблюдая за двумя любимыми ей людьми. Вопреки объявленной болезни выглядела она восхитительно: длиннополый сарафан из ярко-небесного шелка изящными складками облекал ее стройный стан, подчеркивая грациозность; густые темно-каштановые волосы тяжелыми волнами ниспадали на плечи, покрытые черным газовым шарфом с кистями; на шее в лучезарном переливе сверкало аксамитовое ожерелье...
Появление князя Глинского было встречено выражением общего удивления. Не дожидаясь, когда ослабнет изумление, Михаил Львович, задыхающийся и багровый от возбуждения, сдержанно, но громко изрек:
— Рад видеть тебя, государыня, в полном здравии, и тебя, мой государь...
Елена Глинская побелела, будто хворь внезапно вернулась к ней, но спросила ровным голосом:
— Что привело тебя, князь, в неурочный час? Что тебе надобно, уважаемый?
— Твоей справедливости, государыня! Твоего благоразумия! Россия дрожит и чахнет: она желает видеть добродетель, а взамен ожиданиям получает смерть, казни и изгнанья! Твой лик обносится крестом, а воспоминанье о тебе — презренным проклятием...
— Одумайся, князь, — предупредительно прошептал князь Телепнев-Оболенский. — Бога ради, одумайся.
— Многое изменилось с кончиной великого князя нашего Василия Иоанновича, — продолжал князь Глинский пылко, будто не замечая присутствия фаворита и не слыша его слов. — Многие изменили России и ее престолу! Из-за кого? — он ткнул пальцем в правительницу.
