Такое тождество душ Герману было уже знакомо. Герман испытал его после дембеля. Из Баграма они «ИЛами» долетели до Ташкента, потом по железке катились до Оренбурга. Пропили все деньги. На вокзале в Оренбурге оклемались. И дальше ехали по милости проводников — в тамбуре. Открыли двери, сидели на полу, на ступеньках вагона, молча смотрели на лесополосы и степь. Все они тогда были совершенно одинаковы, и каждый понимал, что думают и переживают его товарищи — умные и тупари, добрые и козлы, удачливые и непутёвые, все. Просто это был дембель, чего же тут не понять? Страшное и злое оставалось позади, а впереди — счастье. Их всех уравняло.
Герман и Таня сами не знали, как многое в них сцепилось в те минуты, когда они сидели на бетонной опоре ЛЭП. Сцепилось так, что не расцепится никогда, и дело не в любви: просто в неуловимый момент того тождества родилось ощущение, что жить наособицу — значит, жить неправильно. Это было что?то вроде «афганской идеи» Серёги Лихолетова, только для двоих.
И Герман незаметно для себя начал думать про Таню Куделину. Пускай Танюша была девушкой Серёги, Лихолетов не стоял между ней и Германом: никто ни у кого ничего не отбирал. Это всё пятнашки для мальчиков. Немец крутил широкий руль «барбухайки» и почему?то вспоминал, как четыре года назад он вёз бабёшек с младенцами на заселение в дома «на Сцепе». Сейчас он представлял, что тогда, в июне 1992?го, в его автобусе среди всех как бы находилась и Танюша. Вместе со всеми она, беременная, шла от «барбухайки» к пустой многоэтажке, а он как бы шагал рядом с автоматом…
И Танюша тоже думала о Германе. Оказывается, она знала его давным?давно. Она ведь не раз ездила в этом автобусе с Серёжей, а Немец сидел за рулём; Немец приходил в гости на «мостик»; Немец вывел её из «Юбиля» во время штурма. Почему она его тогда не замечала? Он же такой смешной. Высокий, руки?ноги длинные, большой фигурный нос и маленькие глазки.
Танюша уже знала, что никаких ведьм не бывает, но всё же есть какая?то злая сила, которая вдруг делает дорогих людей чужими и бездушными. Эта сила околдовала отца. Потом Серёжу. А теперь ищет её. Кто защитит Таню, чтобы ведьма не накинула на неё прозрачный колдовской покров? Пусть будет кто?то большой и добрый, как дерево. Например, этот смешной Немец.
Таня и Герман ждали, когда судьба сама как?нибудь подведёт их друг к другу — должен ведь быть знак, что всё это нужно не только им двоим, но и общему порядку жизни. И судьба постаралась, хотя и не шибко мудрила.
В сентябре Яр?Саныч выкопал, просушил и ссыпал в мешки картошку и морковь, закатал в банки варенья и соленья и потребовал от Танюши вывезти урожай в город — там Яр?Саныч продавал овощи соседям по двору или сдавал в торговую палатку у Шпального рынка. Найти машину Яр?Саныч сам уже не мог, потому что разучился разговаривать с людьми. Пускай Танька ищет.
«Барбухайка» снова бодро бежала в Ненастье по синему асфальтовому шоссе, ещё чистому от первых светлых дождей, без палой листвы. Нежная и свежая осень, чуть заголяясь, обещала больше, чем толстое перестойное лето, уже надоевшее своими соблазнами. Над полями носились птицы, пробуя крылья перед перелётом. Плыла прозрачная дымка костров — сжигали ботву.
В Ненастье Герман загрузил в автобус холщовые мешки, набитые круглой картошкой, а Таня занесла авоськи с тяжёлыми банками.
— Картошку по газетам на полу раскати, — раздражённо командовал Яр?Саныч, — а банки поставь так, чтобы солнце их не нагревало!
Он никому не сказал «Здравствуй!», «Спасибо!» или «До свиданья!».
На обратном пути Герман искоса рассматривал Танюшу. Это уже вовсе не девочка, которую заграбастал хищный Серёга. Это маленькая, тоненькая и молоденькая женщина со светлым, по?летнему конопатым лицом. Она какая?то чуть рыжеватая и приглушённая — похожа на лисёнка в мглистом декабре.
В четыре ходки Герман втащил на этаж Танюши мешки с картошкой, с дробным мягким стуком свалил их в прихожей и с надеждой глянул на Таню.
— Разувайся чай пить… — прошептала Таня, не глядя на Германа.
— Руки вымою, — картофельно?глухо ответил Герман.
Танюша разволновалась от радости и одновременно испугалась, что разочарует гостя. Она побежала в кухню, поставила чайник на газ, достала чашки с блюдцами и маленький круглый тортик «Вриндаван» — такие торты в Батуеве пекли кришнаиты; это было самое дешёвое угощение на праздник.
Герман вышел из ванной с красными руками, оттёртыми так тщательно, будто собирался делать хирургическую операцию. В прихожей он плечом зацепил вешалку и едва не сорвал её со стены. Потом налетел на открытую дверь комнаты. В кухне стукнулся о дверку навесного шкафа, чуть не уронил с холодильника какую?то жестяную банку, сел за стол и столкнул на пол чайные ложки. Таня бросилась к закипевшему чайнику и повалила табуретку.
— Подожди, — трудно дыша, Герман поднял табурет, взял Таню за руку и усадил. — Мы тут всё разнесём. Давай лучше ко мне поедем чай пить.
Танюша упаковала тортик, и они поехали в общагу к Герману.
Сначала был «Вриндаван», потом они отправились на общажную кухню и сварили рисовую кашу, потом съели её с колбасой в комнате у Германа, снова пили чай с тортиком, а потом, когда уже смеркалось, Герман сказал:
— Танюша, не уходи никуда.
И Танюша не ушла.
Всё равно потом хлынул дождь.
Он поливал в темноте город Батуев, его типовые панельные пятиэтажки и гастрономы, его площади, парки, промзоны и долгострои. Капли грохотали по жестяным карнизам окон и вспыхивали на свету из комнаты, похожие то ли на монеты, то ли на гильзы. Трамвайные рельсы заблестели в ночи, будто открытые для перезарядки затворы. На тротуарах возле ресторанных витрин стояли бандитские иномарки, и ливень разноцветными огнями бегал по их изысканным обводам, точно чёрный музыкант играл на чёрных роялях.
Промокли и продрогли проститутки, что прогуливались по бульвару; от потёкшей туши они были похожи на несчастных енотов; они соглашались ехать хоть с кем и за полцены. Из амбразур ночных ларьков, вооружившись газовыми баллончиками, осторожно выглядывали продавщицы — это кто так уверенно молотит по прилавкам? Вода просеивалась сквозь ржавую крышу остановки на двух студентов, ожидающих троллейбус, который приедет уже только завтра. Ливень, обнажённый светом одинокого фонаря, закручивался вокруг фонарного столба, словно призрачная стриптизёрша.
А утром за окном висел белый туман, казалось, что весь мир остался в постели. Герман проснулся и увидел, что Танюша тихонечко встала, надела его футболку и с каким?то странным трепетом, с изумлением осматривает на столе и на этажерке его вещи — трогает, вертит в пальцах, даже нюхает.
Тяжёлая, как пистолет, механическая бритва с блестящим заводным ключом. Мятый тюбик зубной пасты «Поморин». Мощные плоскогубцы с почерневшими челюстями. Свинцовый кастет с дырками для пальцев — ого, какая широкая должна быть ладонь… Пачка сигарет «Стюардесса». Мятые купюры, сцепленные канцелярской скрепкой. Плоская фляжка — ой, пахнет из горлышка коньяком. Блёклая фотка в рамке: Герман и Серёжа, оба такие мальчики… Стоят в обнимку в ковбойских шляпах и военной форме. Серёжа — в белой щетине, с автоматом в руке, а Герман длинный, худой, с большими, как у верблюда, коленями. Сбоку написано: «Шуррам 1985».
Да, это — Герман. Немец. Он совсем не такой, как Серёжа. Серёжа всегда был где?то там, а Герман — тут. Он бережный. И нежный. Он думает о ней, а не о чём?то другом. Танюша никогда не сомневалась, что для девушки выбор мужчины — главный выбор жизни. И сейчас она чувствовала, что наконец?то она выбрала правильно — угадала, узнала, отыскала, выревела этого мужчину.
С ним она проживёт всю свою жизнь — Таня всегда верила, что мужчина даётся женщине один на всю жизнь. Она будет ухаживать за ним, кормить его, гладить ему рубашки, а он будет любить её, будет рассказывать ей, как прошёл его день, и она родит ему много?много детей. А в конце они станут старенькие и как?то незаметно для своих внуков растают в солнечном свете.
