– У меня рабочий день до восемнадцати ноль-ноль, – отчеканила Ксения ледяным тоном. – Указание руководства.
«Господи, девочка, кто ж на тебе женится-то с таким характером! – сокрушался Егоров по пути в кабинет. – Вроде и ладная, и симпатичная… Никакого чувства юмора, одна сплошная злоба».
Сгрузив архивное добро на свой стол, он перекинулся парой слов с двумя операми, играющими в шахматы за соседним столом, посетовал на общую несправедливость жизни и, убедившись, что на него никто не смотрит, написал Каменской сообщение: «Это она».
В баре на четвертом этаже было сумрачно и безлюдно, в углу за столиком сидел единственный клиент, попивавший чай и что-то читавший с гаджета. Настя выбрала место по своему вкусу, попросила кофе и бутылку воды без газа. Она пришла чуть раньше, чтобы попробовать настроиться на разговор и сосредоточиться. Из динамика негромко лился голос Хулио Иглесиаса, исполнявшего популярную песню «If you go away». Песня старая, написана в середине прошлого века, Настя помнила, как в детстве, занимаясь французским, много раз слушала ее в исполнении автора – певца и композитора Жака Бреля. Даже тогда, будучи ребенком, она сумела уловить, сколько боли и отчаяния звучало в голосе певца. Иглесиас, конечно, замечательный певец, но так, как Брель, ему не спеть. «Ne me quitte pas…» «Не покидай меня…» Иглесиас пел французскую песню на английском, и Настя машинально принялась сравнивать соответствие переводного текста и оригинала. Разница слышна даже в названии: «Не покидай меня» у Бреля и «Если ты уйдешь» в переводе. «Если ты уйдешь, в мире не останется ничего, во что можно верить…»
Сейчас придет Баев, и Насте придется сказать ему очень неприятные вещи. Всегда трудно принимать мысль о том, что тебя предал тот, кому ты верил. Баев наверняка свято верил в своего друга Ворожца. Знал, что тот не стерильно чист перед законом, но верил, что предать их многолетнюю дружбу Петя не сможет. Будет ли больно полковнику, когда он выслушает Настю? Поверит ли он ей? Будет благодарен или, наоборот, возненавидит, как гонца, принесшего плохую весть? Скорее второе, нежели первое. Игорь Валерьевич мало похож на человека, которому свойственно испытывать благодарность. Если она, Настя, правильно разглядела, то главный стержень всего способа отношения к людям у полковника – недоверие. Значит, он изначально закладывается на то, что все плохие и каждый может обмануть. Каждый. Только не старинные верные друзья – Смелков и Ворожец. Им он верит безоговорочно.
Впрочем, может быть, не так уж безоговорочно? Она определенно заметила, как менялись взгляд и голос Баева, когда она упоминала о том, что Петр Сергеевич готов поспособствовать смягчению финансовых условий при приобретении участка с северной стороны. Эта информация была явно новой для начальника УВД. Новой и неожиданной. Так что, возможно, он подсознательно уже готов к тому, что Настя собирается ему сказать. Но все равно…
«Мне бы стать тенью твоей тени, чтобы удержаться возле тебя…» – отчаянный крик беспомощности. Она опять вспомнила голос Бреля, его интонации, и на одно-единственное мгновение ей стало мучительно, чуть ли не до слез жалко полковника. Перед глазами мелькнул образ огромного лохматого бездомного пса, которого вывезли в лес и бросили. Пес растерянно оглядывается по сторонам и ждет хозяина, еще не понимая, что его оставили здесь насовсем и теперь у него больше не будет человека, которого собака считала своим другом. Другом верным и надежным. Другом, который не может предать.
«Может, – с печальной злостью подумала Настя, стряхивая с себя ненужное и такое неуместное сейчас наваждение. – Человек такая скотина, которая может все. В отличие от животного».
Баев опаздывал, но она не сердилась и не нервничала. Пусть у него будет еще несколько минут покоя, а у нее – еще немного времени собраться и изгнать из себя невесть откуда появившееся сочувствие. Невозможно всем помочь. Как и невозможно всех пожалеть. И неправильно чувствовать свою вину за все грехи, совершенные другими. Когда она была значительно моложе, ей всегда с трудом давались разговоры с родственниками и близкими потерпевших, словно это она, сотрудник уголовного розыска Анастасия Каменская, была виновата в смерти тех, кто стал жертвой убийства. Но еще более острое чувство вины она тогда испытывала, если приходилось объяснять этим близким, за что убили человека, и рассказывать о том, что убитый был далеко не ангелом. Рассказывать вещи малоприятные, иногда оскорбительные для близких, а порой совершенно невыносимые. И каждый раз она думала: «Это я виновата в том, что им сейчас приходится выслушивать горькую правду. Они ее не знали. А мы ее выяснили. Не выясняли бы – и людям не было бы так больно. Это я виновата». С годами пришли мудрость и умение не чувствовать себя виноватой по крайней мере там, где не было ее собственной вины. Но сколько же нервных клеток было убито в таких ситуациях, сколько не видимых никому слез пролито. Да, была бы возможность – она сказала бы сейчас молоденькому лейтенанту Каменской: «Не бери на себя ответственность за чужую боль. Ты в ней не виновата».
– Я вас слушаю.
Она вздрогнула и подняла глаза. Перед ней за столиком сидел полковник Баев. Как ему удалось подойти и сесть совершенно бесшумно?
Ну что ж, Игорь Валерьевич хочет сразу перейти к делу, минуя стадию приветствий. Ладно, так тому и быть. Не будем терять время.
– Начнем с хорошей новости. – Настя лучезарно улыбнулась. – Вы можете успокоиться сами и успокоить мэра. Никакой лаборатории нет. И убийств экологов тоже нет. Вербицкая норковая ферма совершенно безопасна, и экологическая обстановка на севере района не хуже, чем была всегда.
Лицо Баева осталось бесстрастным, только глаза едва заметно расширились. Да, этому человеку нужно отдать должное: он прекрасно владел собой и очень быстро воспринимал и оценивал информацию. «Только не жалей его, – скомандовала себе Настя, почуяв, как симпатия к начальнику УВД снова подняла голову. – Только не жалей».
– Вы это выяснили в результате вашего эксперимента? – сдержанно спросил он.
– Да, но не только. Мы это выяснили другим способом, а результаты эксперимента всего лишь подтвердили наши догадки.
– Я должен знать, как вы это выяснили, чтобы понимать, могу ли я полагаться на ваши выводы, – жестко проговорил Баев.
Ну, чего-то в таком роде она и ожидала. Ничего, этот этап можно проскочить и переходить к главному.
– Если вы настаиваете – я расскажу. Но не сейчас. Это займет много времени, а его нет ни у вас, ни у меня. Сейчас пришла очередь плохой новости. У вас будут все возможности ее проверить, тогда вы перестанете сомневаться в наших выводах.
Снова едва заметное движение глаз, но ни одна мышца в лице полковника не дрогнула. Настя собралась было продолжить, но в этот момент к ним подошел официант. Баев попросил двойной эспрессо и пятьдесят граммов коньяку. Пришлось сделать паузу, пока заказ не принесли.
– Игорь Валерьевич, правильно ли я поняла, что Петр Сергеевич получил карт-бланш на любую деловую активность? Правильно ли я думаю, что его деятельность в сфере бизнеса никто не проверяет и не контролирует?
– Допустим. Петр Сергеевич – личный друг мэра, его не трогают. Дальше?
– Дальше последует еще один вопрос: вы знаете о том, что только вам и Константину Кирилловичу он звонит сам? Ну, еще помощнице Инне, разумеется. Все прочие контакты осуществляются через Инну. По крайней мере, именно так утверждает сама Инна.
– В курсе. Дальше?
– Одним словом, стиль поведения вашего друга вам хорошо известен, – кивнула Настя. – Вы бы удивились, узнав, что он контактирует с работником комбината, минуя Инну? Не вызывая его к себе через нее, как он вызывает директора того же комбината? Более того, этот работник комбината может приехать к Петру Сергеевичу поздно вечером и без предупреждения. Можете как-то это прокомментировать? За что такие преференции?
– О ком идет речь?
