— А какие проблемы с ответом на него? — напрягся Сеймас.
Он поднялся с земли сам и поднял Эмму, снова придвигая ее к себе, усаживая так, чтобы дать опору во всех смыслах.
— Никаких, — нарочито безразлично ответила иномирянка. — Я некоторое время жила в вашем мире.
— Думаю, не просто жила, — не отстала Пич. — Озвучь нам, чем ты там занималась?
— Я уже начинаю сожалеть, что сама навязалась спасти тебя, — огрызнулась маленькая женщина.
— Не стоит. Я, несмотря на мое предубеждение, искренне тебе благодарна и постараюсь вернуть долг, если предоставится возможность. Но это не избавляет от необходимости знать о тебе больше.
— Исцеление — это не одолжение, за которое ждут какой-либо расплаты, это обязанность целителя. А в том, что я жила в вашем мире, нет ничего особо секретного. Высшая искала свой Ключ, я искала Ключ и высшую.
— А если бы нашла, учитывая, что Беллами ты убить не можешь, постаралась бы угробить Джимми? — мрачно спросил Сеймас.
Эмма совсем откинулась головой на его плечо и не скрываясь потерлась щекой, гася мгновенно вспыхивающую агрессию, как только дело касалось нее. В ней что-то будто разительно поменялось. Она не чувствовала ни малейшего смущения, открыто проявляя нежность и откровенную привязанность к самому важному в своей жизни мужчине. Какое отныне имеют значение общепринятые правила и условности, если они могут потерять друг друга и саму жизнь в любой момент? Теперь Эмма целиком и полностью понимала Пич, не желавшую лишать себя ни капли реальной жизни и любой возможной близости. Вот только работало это для Эммы лишь в направлении единственного мужчины. Хотя, взглянув на Пич, Эмма поняла, что и для подруги все полностью изменилось.
— Я не буду извиняться, что хотела сделать то, чему меня учили большую часть жизни, — вызывающе сверкнула на всех глазами Айчин.
— И не надо, — примирительно сказала Эмма. — Все мы знаем, что такое выполнять приказы и верить в то, в чем тебя убеждают. Будем считать, что это пройденный этап. Скажи нам, чего ты хочешь впереди? Что, по-твоему, произойдет, когда с угрозой в виде Беллами будет покончено, и ты выполнишь данное нам обещание?
— Я вернусь домой с доказательством, что была права! Что высших можно убить, они не бессмертные, а значит, хватит бояться и подчиняться. Нельзя позволять им приходить к нам и требовать все, что пожелают, — говоря это, Айчин будто становилась выше ростом, и знакомое пришепетывание становилось более явным.
— А это будет значить, что вновь рожденные Ключи больше не будут приговорены вместе с их близкими? — Эмма спросила очень тихо, но никто бы не смог сказать, что не расслышал ее вопрос и не ощутил глубоко скрытый личный его смысл.
Взгляд Айчин метнулся в одну сторону, потом в другую, словно она отчаянно искала правильный ответ.
— Традиции уничтожения Ключей так много лет… И вряд ли удастся так сразу убедить народ в том, что жизнь рядом с ними может стать со временем безопасной. Не так легко победить страх, — неуверенно произнесла Айчин.
— Ясно. Участь Ключей не изменится, — подвел черту Сеймас. — Значит, все так, как мы и подумали. Ты хочешь использовать нас для своей выгоды, неважно, насколько бескорыстные цели ты озвучиваешь. Если честно, я не вижу смысла ввязываться в драку, если она ничего в принципе не поменяет.
— Ты отказываешься? — вскинулась Айчин. — Передумал?
— Нет. Дав слово, никто из нас не отступится. Но я не собираюсь лгать, что твои цели и ты сама вызываете у меня восхищение или хотя бы понимание.
— Ты мне лишь временный союзник, лейтенант. И кто ты сам, чтобы мне переживать о том, как я выгляжу в твоих глазах? Полукровка без роду и племени? Изгой, у которого нет даже места, чтобы осесть самому и поселить своих людей? У тебя даже жизни своей нет, она зависит от женщины, что рядом с тобой!
— И что из сказанного должно меня уязвить? Я не ответственен за тех, кто дал мне жизнь, это не мой выбор. Я горжусь моими людьми, потому что место, в котором мы оказались, совершенно не важно, пока мы вместе. И я в жизни не был настолько счастлив как став зависимым от этой женщины. А что есть у тебя кроме амбиций? У тебя есть близкие, которые будут тебя любить просто потому, что это ты? Похоже, что нет, если для возвращения домой тебе нужно совершить что-то немыслимое. Знаешь, я тут совсем недавно понял, что люди, принимающие тебя только победителем, не стоят того, чтобы не то что за них сражаться, но даже чтобы о них думать.
— Хватит разговоров! Я знаю, чего хочу! Пусть Ключ начинает искать алтарь! — выкрикнула Айчин и, вскочив, отошла к дальней стене.
— Эта баба слегка чокнутая, — косясь на неподвижно замершую Айчин, пробормотал Сидда, которого сменил в карауле близнец.
— А мне кажется, она одинокая и очень несчастная. Напрасно вы так категоричны с ней. Она дитя своего мира и его правил, а вы судите ее с нашей колокольни, — Кирос старался скрыть упрек, но полностью ему это не удалось.
— Мужик, у тебя что, яйца рассосались? — удивленно воззрился на блондина Сидда. — Ты говоришь как девчонка. Что с тобой? Она нас недочеловеками считает, собирается поиметь удобным образом, а ты нам ее же и предлагаешь пожалеть?
— Не пожалеть, — глухо огрызнулся всегда веселый парень. — А попробовать понять. И это не признак слабости, а скорее уж предосторожность. Надо точно знать, что собой представляет твой союзник. Или я тут тоже не прав?
Кирос перевел взгляд с Сидды на Пич, ожидая выпада еще и от нее. Но всегда острая на язык девушка смолчала.
— Отставить! — вмешался Сеймас. — Сейчас не время выяснять, кто прав, а кто правее. — Джимми, ты как? Готова попробовать сейчас, или тебе нужно еще отдохнуть? Не думаю, что час туда-сюда в нашем положении проблема.
— На самом деле я практически не представляю себе, что должна все-таки искать, поэтому вряд ли имеет значение, устала я или нет, — ответила девушка, поднимаясь на ноги и потягиваясь.
— Ладно, тогда просто скажи, что нам делать? — уточнил Кирос. — Отойти подальше или сидеть на месте и не отсвечивать?
— Думаю, можете оставаться на месте. Не знаю даже. Кто бы мне еще сказал, что мне самой делать, — последние слова девушка пробормотала себе под нос.
Отойдя в середину огороженного каменными стенами пространства, Эмма еще раз растерянно огляделась, а потом, посмотрев вниз, снова уселась на землю, скрестив перед собой ноги.
— Ведь логично, если я ищу сердце целого мира, быть поближе? Или нет? — еле слышно прошептала она и закрыла глаза.
Как представить себе средоточие энергии всего, что тебя окружает? Ведь это не предмет, имеющий конкретную форму, вес, цвет. И, скорее всего, не направленный поток энергии, ведущий куда-то. И даже не живой человек, искать которых она научилась лишь недавно. Тогда что? Место, откуда все исходит? Но как подобное себе представить? Может, как некий бьющий из земли источник жизненной энергии? Но если у этой энергии нет в этот момент никакой личностной окраски и принадлежности, и она питает все вокруг, то как ее идентифицировать и отследить? Эмма сделала несколько вдохов и выдохов и просто растянулась во весь рост на земле, прижимая к ней раскрытые ладони. Медленно раскрыв глаза, она тут же заморгала, спугивая едва проявившееся видение.
— Этого слишком много, — тихо сказала девушка, перехватывая пристальный взгляд Айчин.
Снова глубоко вдохнув и протяжно выдохнув, Эмма стала нащупывать то ощущение, что уловила только что, отрешаясь от всего. И, поймав первый отзвук, постаралась изо всех сил распахнуть сознание, а потом словно рухнула с огромной высоты в густую жидкость. От жесткого контакта в момент погружения кислород выбило не только из легких, но и, казалось, выжало до последней молекулы из крови, заменив его на нечто совершенно иное, несоизмеримо более мощное. Это было как окончательное удушье и дикое опьянение одновременно. Слух, зрение, осязание, ощущение пространства, вообще все органы чувств оказались моментально перегружены и отключились. Эмма не могла бы сказать, утопает ли она в раскаленной лаве или вмерзает в лед. Ослепляет ли ее невыносимо яркий свет, или ничего не видно из-за кромешной тьмы. Находится ли она в полнейшем безмолвии или просто оглохла он нестерпимого шума вокруг. Мозг отказывался находить формулировки и доступные ассоциации испытываемым ощущениям или их полнейшему отсутствию. Окружающее все-ничто не умещалось в рамках сознания, и для него не было привычных определений. Единственное, что Эмма понимала, что, чем бы не являлось охватившее ее, по сути этого много-много-безумно-бесконечно-вселенски-много. Настолько, что даже вообразить, не то что увидеть границы, было невозможно. И Эмма в этом тонула, парила, растворяясь и при этом становясь собой больше и отчетливей, чем когда бы то ни было. И чем дольше она там пребывала, тем сильнее ей все нравилось. Хотя это тоже недостаточное определение. Она словно врастала, становилась частью этого потока без названия. Так, словно она была узнана, принята и поглощена, и от этого по всему существу, которое она еще осознавала своим, устремилось наслаждение настолько сильное, что его не отличить в чрезмерности от боли. Из него не хотелось выныривать, не познав, есть ли у этого хоть какие-то пределы. Мешало только нечто… связь сильная, важная, которую нельзя и ни за что не хочется разорвать. Она была ценнее всего и единственная, из-за чего хотелось покинуть это средоточие невыносимого блаженства.
