И желание наконец-то получить вожделенную плоть периодически сводило с ума, застилало пеленой глаза, а он сдерживался. Впервые. И не знал почему… Задавал себе этот вопрос сотни раз и не получал ответа от себя самого. Ему хотелось испытать с ней то самое чувство снова и снова. Чувство, когда она тянет его к себе сама и сама целует в губы. Хотел слышать свое имя ее голосом. Потому что лишь она осмеливалась нагло называть его по имени и все еще не поплатилась за это.
Она не смотрела на него покорно. Ни разу не смотрела… но она единственная, кто смотрела на него, как на мужчину, равного ей. Не Господина, не покровителя, а именно на мужчину. Так, как смотрят женщины из ее мира на своих мужчин. Когда желают их просто потому, что желают, и не по какой другой причине. Аднан видел этот взгляд, и его трясло от бешеных эмоций, от понимания, что если это все сломать и раздавить, то он больше никогда не увидит этого взгляда.
Страх он мог получить от кого угодно, и от нее в том числе. В два счета. Поставить на колени, показать, что значит физическая сила и боль… но Аднан жаждал иных взглядов и иных эмоций.
Стоны ее хотел, губы сминать своими и вбиваться между ними жаждущим языком. И чтоб ее язык порхал в ответ так осторожно и неумело. И чтоб сердце билось в его ладонь от волнения и возбуждения, а не от ужаса.
То, что ему давала Альшита, было намного острее всего, к чему он привык до этого. Она опьяняла его сильнее того алкоголя, и он сравнил бы ее с наркотиком, если бы знал, с чем сравнивать.
И когда гонец прискакал и сообщил, что деревня горит, ему показалось, что он сходит с ума. В его голове не возникло мыслей о своих людях, о потерях, ни о ком, кроме нее. В груди впервые рождался страх. Липкий, холодный, неведомый никогда ранее после смерти его матери.
Он начал бояться потерять свой наркотик. Бояться до такой степени, словно точно знал, какой жестокой станет его ломка без нее. И когда искал ее, врываясь в горящие дома, и не находил, и когда этот самый страх лишил его разума, и он рыскал, как обезумевший зверь, принюхивающийся к запаху своей самки. А когда нашел, был способен убивать ублюдка голыми руками. Потому что кто-то осмелился посягнуть на то, что принадлежит ему, осмелился угрожать его женщине, осмелился захотеть лишить ее жизни.
Очнулся посреди ночи с задурманенной травами Икрама головой и тут же осмотрел помещение вокруг – ее рядом не оказалось. И снова ни одной мысли, кроме того самого страха, отнимающего способность чувствовать боль. Вскочил с постели и вышел на улицу, набирая полной грудью все еще пропитанный дымом воздух, невольно прижимая к груди ладонь и чувствуя, как немеют от слабости конечности. Осмотрелся вокруг… и заметил Икрама, сидящего у костра, прикармливающего кусками мяса оголодавшего Анмара. Направился к нему и махнул рукой, когда тот в почтении встал и склонил голову. Но лекарь даже не пошевелился, продолжая смотреть себе под ноги, и Аднан остановился напротив старика, понимая, что тот чувствует за собой какую-то вину.
– Она здесь, мой Господин… ваше право наказать меня и даже казнить… мне не хватало рук. Она не наша. Вызвалась помогать, и я позволил.
Начал опускаться на колени, но Аднан удержал его за плечо.
– Что значит – вызвалась помогать?
– Пришла ко мне и попросила ухаживать за ранеными, а мы с Казимом не справлялись. Она провела здесь целый день… и я думал, вы проспите до утра.
– Где она?
Очень тихо, но старик в эту же секунду зашептал молитву и сложил вместе обе руки.
– Я сейчас отведу… она спит. Устала. Много раненых, много операций. О, мой Господин, я так виноват. Велите меня наказать.
Идет впереди Аднана, который все еще держится за грудь и следует за знахарем, не веря своим ушам. Разве девчонка не говорила, что боится крови и боли? И как посмела вызваться помогать без его ведома? Касаться других мужчин и видеть их голые тела! Но вместе с этим снова поднялась эта необъятная волна восхищения, она захлестывала и топила собой все иные эмоции. А когда увидел Альшиту, спящую на подстилке вместе с маленькой осиротевшей Аминой, волна расплескалась внутри огненной магмой… Знахарь поспешил ретироваться, продолжая кланяться и отступать спиной назад. А ибн Кадир некоторое время смотрел на спящую девушку и девочку рядом с ней. У обеих на щеках следы от слез, грязные разводы и пятна крови.
Подул ветер, и Аднан наклонился, чтобы накрыть обеих одеялом, затем развернулся и пошел к костру Икрама, опустился рядом с ним на песок и усталым голосом сказал:
– У меня разошлись швы. Подлатай меня. Сегодня ты не умрешь… но ты отвечаешь за нее головой. Завтра я найду тебе помощника, а ее приведешь обратно в мою хижину.
ГЛАВА 22
Она не пришла утром. Да, он ждал, что строптивый старик приведет девчонку, но этого не случилось, и ибн Кадир начал чувствовать, как внутри просыпается волна ярости, она бурлит и колышется, набирая обороты и увеличивая амплитуду. Слишком много себе позволяет его строптивая игрушка. Слишком выходит у него из-под контроля, так же как и его эмоции к ней, которые то злят, то дух от них захватывает, как когда-то с матерью на аттракционах, куда отец разрешил им поехать один единственный раз незадолго до ее гибели. Именно тогда, глядя сверху вниз на улыбающееся лицо матери, на то, как она прикрывает от солнца свои зеленые глаза и смотрит на него с нескрываемым обожанием, и он, гордый собственной смелостью, несется навстречу ветру и не кричит… нет, он счастлив испытывать адский страх и не дать ему отразиться на лице, потому что он граничит с невыносимым восторгом.
То же самое Аднан чувствовал к Альшите. Страх быть зависимым от нее и бешеный восторг от собственных эмоций, после которых казалось, что и не жил он раньше никогда. Все пресное по сравнению с этим ураганом, все какое-то... ни о чем.
Поднялся с постели, все еще ощущая слабость во всем теле и легкую дрожь в коленях. Но отлеживаться в хижине не хотелось. К ней хотелось рвануть и привести ведьму упрямую насильно, а знахарю пару плетей всыпать, чтоб не своевольничал. Солнце уже скатывалось с небосклона вниз и не так беспощадно жгло все живое вокруг. Иногда ему казалось, что это место и в самом деле самый настоящий ад. Пекло, в котором отец приговорил своего бастарда корчиться до самой смерти без права претендовать на что-то иное. Но он бы никогда в жизни не показал, что недоволен. Хотя отец именно этого и добивался – сломать строптивого младшего сына и заставить жить так, как хочет сам Кадир, по его правилам и под его дудку. Ждал, когда тот сам взмолится забрать его из пустыни и попросит прощения за своевольный отъезд.
Но Аднан скорее сдохнет в песках, чем проявит слабость и сбежит из Долины Смерти. Пусть теперь пекло и станет его домом навечно. После перехвата оружия у Асада поедет ненадолго в Каир, как того требует отец и грядущие семейные торжества с религиозными праздниками, а потом снова сюда, в пекло… только последнее время грудь не давило тоской, и от мысли, что с ним будет Альшита, дышалось намного легче, так, словно рядом с ней он обретал какую-то странную свободу, которой у него раньше не было. Она возрождала ту часть его, которая, казалось, была погребена вместе с его далеким прошлым. Даже в пекле рядом с ней его обдавало прохладой.
Привычно ступая босыми ступнями по раскаленному песку, Аднан приближался к лазарету. Издалека виднелась сгорбленная фигура Икрама, расхаживающего между ранеными, и Казима, сидящего у деревянной балки и вырезающего что-то из дощечки. Альшиту не было видно рядом с ними, и он вначале решительно направился к знахарю, а потом услышал смех. Два голоса – детский и женский. Один из них он узнал совершенно безошибочно, а второй, скорее всего, принадлежал нелюдимый маленькой сиротке Амине, у которой из родни осталась лишь двоюродная тетка. Мать погибла около полугода назад, ее разорвали шакалы, когда она пошла к дальнему колодцу без провожатых. Отца убили люди Асада еще два года назад, и малышка жила вместе со старшей сестрой Джумой… но и она умерла. По всем правилам малышку должна была взять к себе Гульшат, и так оно и будет. Пошел на голоса и замер… они играли с Анмаром. Само по себе это зрелище совершенно обескураживало – огромный, как тигр, пес носился за палкой, которую Альшита бросала девочке, а та швыряла ее как можно дальше, и Анмар, свесив язык на бок, как обычная домашняя псина, несся за палкой, чтобы притащить ее Альшите и сидеть, преданно выжидая, кому та ее бросит – Амине или ему. Когда пес гнался за Аминой, та верещала и пряталась за девушку. Ничего подобного Аднан раньше здесь не видел или не хотел видеть, и это не имело значения. Но сейчас эта картина его заворожила, и перед глазами появилась совсем иная – мать самого Аднана, играющая с ним в мяч во дворе их дома. Он словно наяву увидел, как она смеется, как развеваются ее волосы, и даже почувствовал, как пахнет ее кожа. Они пахли иначе… русские женщины. Не лучше и не хуже своих, но совершенно иначе. Это был какой-то нежный аромат ванили и молока. Последний раз он вдыхал его ребенком и совсем недавно почувствовал, что кожа Альшиты пахнет именно так.
