-Что задумалась, хозяйка? - спросил Рыжий, когда я принялась гладить Твана по белой проточине на лбу.
-Странно немного, - ответила я, помолчав. - Я столько лет не вспоминала Саннежи, а стоило поговорить с тобой... На что ни взгляну, о чем ни подумаю, так он перед глазами, как живой!
-Ты просто запретила себе думать о нем, - серьезно сказал он. - Так бывает. Когда очень больно, человек, чтобы не сойти с ума, выстраивает у себя внутри крепостную стену и прячет за ней все, что связано с причиняющим боль, и не важно, была ли это смерть близкого человека, какое-то другое несчастье... А когда проходит время, стена начинает разрушаться. То один камень выпадет, то другой, и ты уже можешь понемножку вспоминать о былом, но не выть от горя и не разбивать голову о стену. Ведь так? - Рыжий повернулся ко мне. - Ты и о той роковой охоте ничего не помнишь, верно? То есть думаешь, что не помнишь...
'Жанна, стой, я сам!' - будто наяву прозвучал окрик Саннежи, и я вздрогнула.
'Погодите, госпожа, надо проверить...' - проговорил еще кто-то.
'Вот еще! Это моя добыча!' - ответил звонкий девичий голосок... мой собственный.
А потом раздался сдавленный вскрик, рычание, предсметрный взвизг, чьи-то вопли и яростный, полный боли и горя крик моего князя... В нем не было слов - не на кого было призывать кару Создателя, волка уже добили, а я сама была виновата, что сунулась так близко к добыче, не удостоверившись, что зверь безопасен...
-Вспомнила? - негромко спросил Рыжий, и я кивнула.
Да, верно, так все и было. Сквозь боль и страх я еще осознавала, что Саннежи несет меня на руках, а сам плачет навзрыд, не в силах ничем мне помочь...
Правильно, это потом я придумала, что он приехал, узнав о случае на охоте, но нет - он тоже там был и всё видел. И, должно быть, корил себя за то, что не успел остановить меня.
Вот уж верно сказал Рыжий - я больно ранила Саннежи, раз за разом, а он всё мне прощал. Только где было глупой девчонке-подростку это понять? А мамы уже не стало, и некому было подсказать мне, как быть...
-Ты прав, - сказала я. - В памяти действительно много таких стен. Наверно, эту я выстроила, чтобы забыть о том, как все было на самом деле. Не чувствовать вины перед Саннежи - он меня не уберег, хотя обещал отцу глаз с меня не спускать, и, должно быть, сильно терзался, хотя отец никогда не попрекал его этим... Не вспоминать его горя и слез - никогда прежде не видела, чтобы он хотя бы в лице переменился... Знаешь, страшно видеть, как сильный мужчина плачет от бессилия! Отгородиться от всех и сделать вид, что от испуга лишилась памяти... куда уж проще!
-Ничего, хозяйка, - тихо сказал он и обнял меня за плечи, так что я ткнулась щекой в его потертую куртку. Странно, Тван только ушами шевельнул да переступил с ноги на ногу, но не напал на дерзкого незнакомца. - Вскрывать старые раны всегда больно. Но нужно, иначе и помереть можно - та гниль, что внутри, всю кровь отравит, вот тебе и конец придет.
-Как ты думаешь, он меня простил? - шепотом спросила я. - Ты мужчина, тебе легче понять такого же, как ты сам...
-Такого же? Князя, что ли? - хмыкнул Рыжий. - Я не такой, я бродяга.
-Мужчину, болван!
-Ладно тебе, хозяйка, не злись, - он отстранился и посмотрел мне в глаза. - Нет, он тебя не простил.
-Что...
-Не за что было прощать. Он тебя никогда ни в чем не винил, - сказал Рыжий. - Только себя. Того не сумел сделать, этого, не уберег, не убедил выйти за него, даже остаться с тобой - и того не смог... Помнишь, что он сказал, когда умирал?
-Я думала, он уже бредит, его ведь едва довезли... - у меня снова перехватило горло, но я справилась с собой и прошептала: - Он сказал: 'Солнце уходит за горизонт каждый вечер, ухожу и я. Но оно возвращается поутру. Жаль, я не солнце. Я не вернусь и не увижу тебя больше. Прощай. Прости меня...' Он всегда так много говорил!
-А ты любила его слушать, - утвердительно произнес Рыжий, а я кивнула, как никогда прежде жалея о том, что не могу расплакаться.
Обнять бы сейчас за шею Твана и разрыдаться в голос! Может, мне стало бы легче? Аделин говорила, слезы вымывают горе, как дождь смывает пыль и грязь...
-Ты куда, хозяйка? - окликнул бродяга, но я уже была снаружи.
Дождь почти перестал, но редкие капли все-таки прочертили мокрые дорожки на моих щеках.
'Ни за что тебя не прощу! - подумала я, глядя в небо и не моргая, хотя вода заливалась в глаза и текла по лицу. Слез у меня нет, так пусть дождь будет вместо них! - Нет, не так... Ты не виноват. Ты ушел и оставил меня не по своей воле, правда, Саннежи? Тебя погубила эта тварь, это отродье фей... И я доберусь до него, чего бы мне это ни стоило! Я убью его за тебя, за отца, за сестру, за себя, наконец... Я отомщу и сделаю это с наслаждением! Ты бы понял, Саннежи. Ты бы с радостью помог мне, если бы мог, я знаю!'
Тучи на мгновение разошлись, и солнечный луч коснулся моего лица, будто приласкал и утер ненастоящие слезы: так делал мой князь, когда на охоте я, заляпанная грязью выше бровей, отказывалась умыться - хватал в охапку и оттирал мою физиономию, пока я не становилась достаточно чистой, по его мнению. Но это было давно, когда я еще и подростком не считалась...
-Он тебя слышал, - негромко сказал за спиной Рыжий. - Он ведь там, куда уходят после огненного погребения, где-то за облаками.
-О чем ты? - я вытерла лицо.
Солнце скрылось, но дождя больше не было.
-Так говорят в моих краях об умерших, - пожал он плечами. - Кого-то кладут в землю, и они прорастают деревьями и травой. Кого-то опускают в море, и они становятся морской пеной и яркими огнями, что тянутся за кормой летними ночами. А кого-то пожирает жаркий огонь, и они уходят высоко, выше, чем летают птицы, к самому солнцу, и оттуда могут видеть, что творится на земле.
-Ясно...
Я вновь посмотрела на небо.
'Саннежи, - подумала я, - если ты меня слышишь... Прости меня. Мне было невдомек, что ты любишь меня на самом деле. Что взять с глупой девчонки... Я всё поняла - благодаря этому бродяге, - но слишком поздно. Тебя не вернуть. Я бы что угодно...'
-Замолчи! - шершавая ладонь Рыжего закрыла мне рот.
-Ты что себе позволяешь? - прошипела я, вывернувшись и утерев лицо.
-Ты говорила про себя, - сказал он, сощурив темные глаза. - А я немного умею читать по губам. Никогда - слышишь? - никогда не произноси подобного! Ни вслух, ни мысленно! Тебя могут услышать... и ответить.
-Ты же сказал, что фей в наших краях не осталось, - напомнила я, передернувшись.
-Но есть и полукровки, и многие достаточно сильны, чтобы исполнить твое желание, - серьезно сказал Рыжий. - Держи язык за зубами, хозяйка, не то сама потом пожалеешь. Слыхала, может: слово не воробей, вылетит - не поймаешь! Вот то-то и оно...
-Ясно... Только не хватай меня больше вот так, - ответила я. - Неприятно.
-Не стану, если глупостей делать не будешь. И вот что, давай-ка перекусим. Как раз тропинки ветром пообдует, а то сейчас там ни пройти, ни проехать.
Мы позавтракали в молчании, потом Рыжий сходил к ручью - после дождя их тут было множество - и наполнил фляги, и мы двинулись дальше.
Здесь склоны были еще круче, кое-где лошадей приходилось вести в поводу, но я не жаловалась, что толку?
То и дело принимался дождь, видно, Рыжий не солгал, когда сказал, что тот будет поливать три дня кряду. Ну и хорошо, пускай смоет следы, да как следует! Жаль, нельзя впустить этот дождь внутрь... да и не помог бы он. Следы на сердце - не отпечатки копыт в мокрой грязи, нет, они словно выжжены каленым железом и уже никуда не денутся до самой моей смерти...
-Ты будто приняла какое-то решение, хозяйка, - негромко сказал Рыжий, когда тропинка расширилась настолько, что я смогла поравняться с ним.
-Пожалуй.
-Не скажешь, какое именно?
Я покосилась на него. Мокрый от дождя, проводник мой выглядел довольно жалко. Шляпы у него не было, рыжие волосы промокли насквозь, облепив виски, и казались совсем темными, а с кончика ястребиного носа капало. Правда, такие мелочи Рыжего не заботили, он знай насвистывал что-то потихоньку...
