Пусть могильщик, но от меня ему чего надо, не пойму. В свою компашку тянет, да не хочу я быть могильщиком и кошек ловить не собираюсь, время пройдет — и вернусь к своей машине. А он меня запомнил. Надо же! Но зачем ему все-таки я нужен, а никто другой? Играет на несчастье или он меня совсем за дурака считает? Могилы, кошки, голуби, кошмар…»
Толя вышел на эстакаду.
Дул ветерок. Кругом громоздились пустые ящики, до потолка. Он облокотился о ящики, и они обвалом полетели ему на голову. Пустяк. Пустые. Поцарапался слегка. Но не беда. Уж это не беда. Жене вроде лучше. Сесть бы опять за машину, а там пойдет по-старому, ну не совсем, ну, все же…
— Эй, принимай, Толя!
Подъехала машина, и Толя начал разгружать.
Уверенность
Диву даешься, как он был в себе уверен! Если бы каждый человек был так уверен в себе! А впрочем, бог знает, что тогда было бы… Может быть, так и надо, так и должно быть — одни люди поразительно уверены в себе, другие не очень, а третьи так и проживут свой век ни в чем не увере-нные, во всем сомневающиеся… Может быть, как раз в этом и есть смысл, гармония, уравновеши-вание, одни дополняют других, одни по другим равняются, а в свою очередь, благодаря этим, выделяются. Как раз, может быть, без такого положения вещей, без такой ситуации творилась бы путаница, полная неразбериха. Я на миг представляю: все поголовно дьявольски уверены, гнут свою линию, давят с одинаковой силой друг на друга — неприглядная картина.
О нем все газеты писали, его уверенность границ не знала. Можете представить, что это за штука — чемпион мира по боксу, выдающаяся личность, сущий черт!
— А я в любом раунде могу нокаутировать любого противника, — сказал он мне. (Он имел в виду весь мир!)
— Ну, а вдруг, — сказал я, — а вдруг…
— «Вдруг» положи себе в карман, — сказал он мне, улыбаясь своей несравненно уверенной улыбкой.
— Ну, а все-таки, — сказал я, — а все-таки…
— И «все-таки» положи себе в карман, — сказал он, так же несравненно улыбаясь.
— Между прочим… — начал я.
— «Между прочим», — сказал он, — положи себе в карман!
А я ему твердил, что придет время, его все-таки побьют, не надо зарекаться. «Такого не может произойти, скорей луна свалится на землю», отвечал он мне.
В гениальную личность люди верить не очень-то хотят, такие чудеса не всех устраивают. И я не мог признать поразительную уверенность моего друга детства, с которым мы сидели на одной парте, исходили пешком в юности весь наш родной край…
…Когда-нибудь он проиграет, не может быть, чтобы он никогда не проиграл! Выходит, я же-лал ему проигрыша? Чертовщина сущая, с этим я никогда бы на свете не согласился, мы прошли с ним пешком весь свой край, плавали по Миссисипи матросами, влюблялись в девчонок, вытворя-ли бог знает что! Хвалиться он любил… Все уши затыкали, когда он кричал, что всех в мире побьет. Я тоже уши затыкал, но ведь напрасно! Побил всех подчистую, будьте здоровы, мое почтеньице, жители родного штата! С ним спорить без толку, я знаю. «Эх ты!» — скажет он и в плечо толкнет со смехом, дружески, да только тихо у него не получалось, на ногах ни за что не устоишь. Тут же слезы на глазах, извиняется, да у него и вправду нечаянно, непроизвольно выходило, само собой срабатывало.
Надо бы подальше от него держаться, а я не отошел. Ну, он меня в плечо — хлоп! «Эх ты!» — и я в угол комнаты отлетел как миленький. Вскочил ужасно злой, а у него слезы на глазах. Да разве на него можно обижаться, не специально ведь, с детства у него эта дурацкая привычка. На расстоянии от него стоять, на расстоянии!
Стою подальше, уверенность от него так и прет, весь — сплошная уверенность. Вот что зна-чит уверенность, сгусток уверенности, сплошная формула уверенности, абсолютная уверенность…
…Есть вещи, в которых я очень даже сомневаюсь, например, каким цветом покрасить цветоч-ные ящики на балконе: желтым, или красным, или разными цветами. И так можно, и так, но я не уверен, какими именно цветами их выкрасить.
— Послушай, а во всем ли ты уверен? — спросил я его однажды.
— Во всем уверен! — заорал он поразительно уверенно.
— Какими цветами покрасить мне ящики? — спросил я его.
— Любыми, — заорал он, — крась любыми! Крась всеми цветами подряд, и ты не ошибешься!
— Но я хочу одним, — сказал я.
— Любым, — заорал он, — крась любым! Что ты пристал ко мне со своими ящиками!
Я выставил навстречу ему руку, показывая жестом: не толкай, не толкай меня, не толкай! Сейчас ведь толкнет, ну и тип!
— Я завтра лечу в Мадрид! — воскликнул он потрясающе уверенно, даже напыщенно. — Завтра я побью Фердинанда Ривьеру! За две секунды до конца последнего раунда, вот именно, за две! — а все пусть думают, будто я не мог этого сделать раньше. Пусть они думают! — Он встал, подошел к зеркалу, любуясь собой, поднял обе руки кверху, как он обычно приветствует публику, и уверенно улыбнулся. Он выглядел прекрасно: этакая фигура, быстрота, стремительность, сила. И еще черт те чего, всего в нем полно. Побьет он этого Ривьеру, безусловно! Я было уже руку опус-тил, но снова вытянул ее вперед, почти упираясь в него пальцами, чтобы он невзначай не толкнул. Но сейчас же представил, как он молниеносно может нырнуть под руку и толкнуть меня, если захочет, и я руку опустил.
— Уже завтра летишь? — спросил я.
— Эх ты! — сказал он.
Последует толчок! — решил я и отскочил, а он и не думал. Он помрачнел, он ненавидел самолеты.
У него сейчас не было желания толкнуть меня в плечо. Ему было не до этого. Он сказал, что не выносит напоминания о самолетах, а я ему напомнил. Да я и не специально напомнил, забыл, что он их не выносит. Он не уверен, что самолет не разобьется. Он не был уверен, что благополуч-но прибудет на место, а там-то он побьет любого…
— Какая чепуха! — сказал я.
— «Чепуху» положи себе в карман, — сказал он.
— Ага, — сказал я, — не уверен!
— Я уверен в том, что не уверен! — сказал он потрясающе уверенно и улыбнулся.
Он был во всем уверен.
Красные качели
Канитель Сидорович вставал в пять утра, шел в лес за грибами. В семь утра он клал их на стол молча и тихо. Жена его Аделаида Матвеевна вставала в семь утра, всплескивала руками при виде грибов и восклицала:
— Фу-ты, господи, опять!
Она имела в виду, что ей придется опять чистить эти грибы, жарить или варить. А это нужно было делать так или иначе.
После грибов Канитель Сидорович шел в сад и там мастерил качели для сына.
Потом шел на работу.
Дом стоял на развилке дорог, двухэтажный и нелепый. Больше в окружности, близко, не было домов.
