– А что мне остается? Видимо, так уж у меня на роду написано…
Заключив союз навеки, мы принялись танцевать и дурачиться. Она включила моих любимых „Битлз'. В ее фонотеке нашлось и кое что из „Чикаго'. Потом мы еще немного поболтали на эти идиотские литературные темы. Должен же я был ей чем-то угодить в такой вечер. Она сказала, что литература постепенно обзавелась собственными именами. К примеру, с фамилиями Алтунин или Выжеватов могут быть только литературные герои, но никак не живые люди.
– А что же делать настоящим Алтуниным и Выжеватовым? – поинтересовался я.
– Смириться с тем, что они – литературные персонажи.
Она даже не подозревала, насколько была близка к истине. Я оседлал своего любимого конька и сказал ей, что в сущности все мы – литературные персонажи.
А чуть позже она перевела разговор на Сэлинджера. Мол, считается, что в Америке писательским трудом на жизнь не заработать. А Сэлинджер столько купонов состриг со своей „Над пропастью во ржи', что сумел по-даосски уединиться в собственном доме, словно в монастыре, в компании с женой и с „Дао де дзин'. Впрочем, этот наш дом, по ее предположению, ничем не уступает сэлинджеровскому. Она снова по крученной лестнице повела меня наверх – еще раз показать мне мой будущий кабинет. Он был просторным и уютным. Люстра, книжные полки, письменный стол, столик для компьютера. Посреди комнаты на ковре – кресло-качалка.
Без какого либо перехода она заявила, что „король, дама и валет' всегда побеждают „тройку, семерку и туза'.
– Смотря какие правила, – возразил я.
И мы придумали специальный „литературный покер', в котором один из играющих располагал колодой из троек, семерок и тузов, а другой – соответственно из королей, дам и вольтов.
Игра получилась весьма увлекательной и шла с переменным успехом. Потом мы полежали вместе в ванной, как истинные супруги Середа.
Вечерний половой акт по буйству не уступал утреннему, потом она по своему обыкновению быстро уснула, а на меня навалились тягостные думы.
Честно говоря, я был вовсе не в восторге от того, что произошло. Когда я работал над „Предвкушением Америки', мне казалось, что это – хороший трамплин для моего собственного взлета. Что если мне удастся благополучно справиться с этим, у меня наконец-то появится шанс. Я думал, что вынашиваю в себе роман Середы, а оказалось, что я вынашиваю его самого. И вот, как это бывает в фантастических фильмах, в один прекрасный момент „бессребреник и бедолага' в джинсовом костюмчике заходится в предсмертном вопле, и из его раздираемого на части тела, сквозь кости, мясо и фонтанирующую кровь, победоносно выползает респектабельный господин в смокинге и с бабочкой на длинной шее. Причем обновленный – без ужаса в душе.
Отныне мне предстояло доживать жизнь за другого человека. Или в свою очередь врезаться в панелевоз. А что? Неплохая идея. Почему-то мне вспомнился мой последний незаконченный роман. Быть может, как и Середа свое „Предвкушение Америки', я завершу его не на бумаге, а в реальной жизни? А кто- то потом допишет за меня. Интересно, кто бы это мог быть? Ничего, Момина подыщет. Присосется к новой жертве своими несравненными ягодицами.
Я спустил ноги с кровати и проследовал в свой рабочий кабинет. Плюхнулся голой жопой в кресло- качалку и начал раскачиваться. Потом мне это наскучило, я подошел к окну и выглянул наружу.
Ночь выдалась лунная. Хорошо была видна дорога, на которой когда-то летевший с огромной скоростью автомобиль едва не сбил Колю Чичина. И тот написал роман „Великая битва' о войне пешеходов с автомобилистами. За дорогой просматривался мой двор… Я вздрогнул. В саду неожиданно вспыхнул костер. В багровых отблесках его пламени я увидел Фила и Юльку Мешкову, и Эрика Гринберга, и Колю Чичина, и Лену Петрову, и даже самого себя. И еще, почему-то, Еву. Фил читал отрывки из Генри Миллера, и все слушали его, затаив дыхание. Временами тишина прерывалась чьими-то комментариями. А потом я заметил, что меня там уже нет. Я – вот он, наблюдаю за происходящим из окна собственного кабинета. И нас разделяет вовсе не дорога, а пропасть, через которую не перейти. И снова, в который уже раз, передо мной возникли остекленевшие глаза Джека Николсона…
Смокинга с бабочкой на мне сейчас не было. Я был совершенно наг, а потому волен в своих действиях. Я подошел к столу и взял чистый лист бумаги. Что бы такое написать, чтобы окончательно поставить точки над „и'…
Я осклабился. Представляю, как это мерзко выглядело при лунном свете. Из-под моих пальцев гремучей змеей выползла строка:
„И все же „Приглашение на казнь' – подражание Кафке'.
Теперь мосты сожжены…
Я облачился в свою джинсовую униформу, потихоньку выскользнул из дома и бодро зашагал по направлению к городу.
Конечно, о Моминой я еще не раз пожалею, как о бабе, но ничего тут уже не попишешь.
Не попишешь…
Вспомнился огромный макет книги в холле издательства „Квазимодо'. Мы все там, внутри, а охранники с бритыми затылками – те самые ангелы, стоящие у входа, только вместо мечей у них – мобильные телефоны.
Интересно, когда Момину впервые посетила идея слепить из меня Середу? Не в ночь ли окровавленных простыней, когда она стояла под душем?..
О, Боже…. К черту!!!
В десятом часу утра я уже прохаживался рядом с психушкой. За прошедшее время здесь произошли кое какие изменения: больные более не расхаживали в пижамах и халатах, как это было принято раньше, а щеголяли в самом разнообразном шмотье. Несколько человек даже были облачены в такие же джинсовые костюмы, как и я. Что ж, тем лучше, тем лучше. Часть территории, принадлежавшей больнице, была засажена липовой рощей. Я выбрал самый отдаленный участок и, перекусив кусачками ржавую проволоку, натянутую поверх забора, проник внутрь. Миновал рощу и присоединился к веренице психов, с пристальным интересом разглядывающих дохлого воробья. Фила среди них не было.
Я начал бродить по территории, шаря глазами по сгорбленным фигурам. Наконец, я нашел его. Он был одет в светло-серый замызганный плащ, который к тому же ему явно был велик. Полысел он еще больше. Венчик волос, обрамлявший лысину, начинал седеть. Я взял его за руку и повел в рощу. Он не противился.
Обнаружив подходящую лужайку, я остановился.
– Фил, – сказал я на всякий случай. – Фил, ты узнаешь меня, Фил?
Он смотрел на меня спокойно, вполне осмысленным взором.
– Хари кришна, Фил, хари кришна. Кришна, кришна, хари, хари…
Выражение лица его не изменилось. И тогда я сам начал рыдать, как ненормальный. Я стоял и плакал, как ненормальный, а потом вытащил из кармана удавку. Вот что я обязан был сделать еще тогда, через три года после Московской Олимпиады…
Но что-то было не так, как мне представлялось. Видимо, нарушились некие сюжетные линии… Господи, в чью книгу я на сей-то раз угодил? Может быть, Кена Кизи?
Тут Фил набросился на меня, повалил на землю и начал душить. Я отказывался верить происходящему. Силищи в нем оказалось – будь здоров. Когда-то он всерьез увлекался спортом, накачивал мускулы. Когда мы жили вместе, он по утрам отжимался, а я еще шутил: „Очнитесь, сэр, девушка уже давно ушла'.
Я попытался высвободиться, но из этого ничего не вышло. Пальцы Фила еще сильнее сдавили мне горло. Невыносимое удушье, мое тело еще немного подергалось, прежде чем я провалился в пустоту…
– Очнулся?
Я застонал.
