— Ты мне не доверяешь? — обиженно спросил Гилипп.
— Конечно, доверяю, — вежливо ответил Менедем. — Но кто угодно может ошибиться. Если пересчитать деньги прямо сейчас, уже не останется места для сомнений.
Вскоре он начал приговаривать:
— Сто девяносто три… Сто девяносто пять… Еще одна милая тяжелая тетрадрахма — сто девяносто девять… И наконец последняя драхма… двести. Все верно.
— Я же тебе говорил, — обиженно заявил Гилипп.
— Говорил. — Менедем начал запихивать деньги обратно в сумку. — Скажи, а когда ты продаешь рыбу, почтеннейший, ты всегда веришь своим покупателям на слово и не пересчитываешь платы?
— Этим ворам? Да никогда!
Однако самого себя Гилипп, судя по всему, считал образцом честности.
Менедем вздохнул, пожал плечами и попрощался.
Титий Манлий закрыл за ним дверь с таким видом, как будто был рад, что Менедем уходит. Родосец, похоже, не нравился италийскому рабу.
Менедем засмеялся. Судя по всему, управляющему вообще не нравился никто, кроме разве что его хозяина. Некоторые рабы бывали более преданы хозяевам, которым служили, чем половина членов их собственных семей.
Менедем не пошел прямо к дому, который делил с Соклеем. Вместо этого он зашел за угол, чтобы кинуть взгляд на окна второго этажа, где находились женские комнаты. Наверное, Филлис и домашние рабыни сейчас занимались тем, чем обычно и занимаются женщины, отгороженные от пытливых взглядов мужчин: ткут, прядут, пьют вино, сплетничают, — да мало ли чем еще.
Ставни были открыты, чтобы в женские помещения мог проникать свежий воздух.
Стоя на пыльной улице и глядя снизу вверх, Менедем мог рассмотреть только балки потолка: все в пятнах от дыма жаровен, сражавшихся с холодом в зимнее время. Он наудачу засвистел одну из мелодий, которые флейтистки играли прошлой ночью на симпосии.
К ближайшему окну подошла какая-то женщина и посмотрела на него. Она была невысокая, темноволосая и молодая — не красавица, на вкус Менедема, но и не уродина. Была ли она той, что наклонилась тогда перед ним? Он хотел окликнуть ее по имени, но спохватился и только молча шевельнул губами, беззвучно выговорив: «Филлис?»
Она кивнула. Ее губы тоже шевельнулись, выговаривая: «Менедем?» Юноша низко поклонился, как мог бы поклониться одному из генералов Птолемея или Антигона.
Женщина улыбнулась. Ее зубы были очень белыми, как будто она особенно тщательно за ними следила. Она снова шевельнула губами, выговаривая еще что-то — Менедем не понял, что именно. Он постарался изобразить комическое удивление. Должно быть, это ему удалось, потому что Филлис подняла руку ко рту, чтобы удержаться от смеха. Потом повторила, более тщательно шевеля губами.
«Завтра ночью».
На этот раз Менедем понял, что она сказала.
Он послал женщине воздушный поцелуй, помахал рукой и поспешил прочь. Когда он оглянулся через плечо, заворачивая за угол, Филлис в окне уже не было.
«Ты сошел с ума!» Он услышал голос Соклея ясно, как наяву.
«Ты глупый, маленький, похотливый козел, и ты заслуживаешь того, что с тобой случится». Голос Соклея сменил полный злорадного предвкушения голос Филодема.
Но Менедему было плевать. Многие годы он делал все, чтобы не слушать Соклея, а его отец остался на Родосе.
«Если я смогу пробраться туда и получить, что мне надо, я это сделаю, клянусь грудями Афродиты!» Вот это уже был его собственный голос, и Менедем услышал его куда отчетливее, чем оба предыдущих.
Майбия смотрела на Соклея с расстояния в полторы ладони; кровать, которую они делили в доме Ламахия, была не слишком широка.
— Если уж ты богатый и все такое, — сказала она, — так почему бы ты не выкупить меня и не взять с собой?
Вообще-то резон в этом был. Соклей наслаждался обществом кельтской девушки даже больше, чем ожидал. А если сама Майбия не наслаждалась его обществом, то она искусно это скрывала.
Конечно, у шлюх в этом деле большой опыт. Какая из девушек в борделе не надеется однажды оттуда спастись, став игрушкой богатого человека? Соклей пробежал рукой по ее гладкому белому телу. Майбия замурлыкала и прижалась к нему.
— У меня для тебя кое-что есть, — сказал юноша.
— Есть? И теперь? — Майбия говорила на эллинском, не обращая внимания на все известные Соклею грамматические правила, но странным образом это лишь придавало ее речи изюминку. — И что это может быть такое?
— Это может быть все, что угодно, — ответил Соклей, дотошный, как всегда. — Это…
Он потянулся и поднял с утрамбованного земляного пола лежавший рядом с его туникой и сандалиями маленький сверток, завернутый в перевязанную шнурком шерстяную ткань.
— Вот, смотри. — Он протянул сверток Майбии.
Она завозилась, развязывая его; ее длинные пальцы с заостренными ногтями быстро справились с узлом.
— А-ах! — воскликнула девушка, увидев сережки. — Они золотые, теперь, или простые медь?
Прежде чем Соклей успел ответить, Майбия попробовала одну сережку на зуб и восхищенно взвизгнула.
— Конечно, золотые! Какой ты милый человек! Как я могу после благодарить тебя? Теперь?
— О, ты сумеешь что-нибудь придумать, — небрежно ответил Соклей, хотя его сердце заколотилось в предвкушении.
И Майбия действительно придумала. К тому времени как они закончили, юноша мечтал поскорей добраться до дома, рухнуть в постель и проспать очень, очень долго.
Когда Соклей натянул хитон, Майбия сказала:
— Ты мог бы делать это каждый день, если ты покупать мне теперь.
— Если я буду делать это каждый день, я вскоре свалюсь замертво, — ответил Соклей.
— Не такой большой, сильный мужчина, как твоя милость, — возразила кельтка, тряхнув головой так, что ее медные локоны разлетелись в разные стороны.
— Я сказал это, чтобы тебя похвалить, — объяснил Соклей.
В ответ Майбия оглядела кавалера из-под полуопущенных ресниц и принялась искушать его не уходить, каким бы пресыщенным он себя ни ощущал.
Теперь, удовлетворив зов плоти, родосец решил удовлетворить любопытство.
— Как ты стала рабыней? — спросил Соклей. — Почему ты не в Северной Италии, замужем за каким- нибудь кельтским воином?
— Я бы там быть, если бы не три римских торговца. Чтоб им сгореть, где они ни есть сейчас, — ответила она. — Я ухаживать в поле за коровами — это работа для молодого человека, но у моего отца не оставалось живых сыновей — когда римские воины пришли на дорогу. Они увидеть меня и решить — я стою больше того, что они собирались продавать. Они заманить меня ближе, спрашивая, где могут найти воды, потом схватили меня и унесли. Это было недалеко — увезти меня из страны кельтов, и они сделали так, прежде чем мужчины из моей деревни узнавали. Они изнасиловали меня, а потом продали и… — Она пожала плечами. — И вот я здесь.
Соклей кивнул.
Большинство рабов, не рожденных в неволе, могли бы рассказать подобные ужасные истории.
Майбия продолжала:
— Я теперь смотреть на этого Тития Манлия, который управляющий для Гилиппа, и смеяться, зная, что это может случиться и с римлянин… Хотя, скорее всего, те, кто его поймать, не задирать его хитон, он же такой уродливый и все такое.
— Значит, он римлянин? — спросил Соклей. — Признаться, я не могу как следует разобраться во всех
