Он кивнул, плечи его устало ссутулились, словно он совершенно выбился из сил. Жижи с удивлением наблюдала за этими проявлениями слабости и душевной муки.
– Дядюшка, вы сказали, что хотите обеспечить моё будущее?
– Да, и тебе не на что будет жаловаться, – твёрдо сказал Лашай.
– Конечно, только если это будущее мне понравится, – не менее твёрдо возразила Жижи. – Мне все уши прожужжали, что я отстаю в развитии, но я всё же понимаю, что означают ваши слова. Они означают, что я должна буду уехать из моего дома, буду жить с вами и спать в вашей постели…
– Умоляю тебя, Жижи…
Она остановилась, потому что голос у него действительно был умоляющим.
– Не понимаю, дядюшка, что, собственно, тут такого, ведь вы не постеснялись сказать об этом моей бабушке? И бабушка тоже не постеснялась сказать всё это мне. Бабушка хотела убедить меня, что мне невероятно повезло. Но я-то знаю, что она не всё мне рассказала. Я знаю, что получится, если вы займётесь моим будущим: это значит – мои портреты в газетах, это значит – праздник Цветов и скачки в Довиле. Когда мы с вами поссоримся, об этом напишут в «Жиль Блаз» и «Пари ан амур»… А когда вы бросите меня окончательно, как бросили Жантиану де Севенн, как только она вам надоела…
– Как, тебе и это известно?
Она серьёзно кивнула головой.
– Мне рассказывали бабушка и тётя Алисия. Они объяснили мне, что вы человек известный. Я знаю, что Мариза Шюке украла у вас письма, а вы подали на неё в суд. Я знаю, что графиня Париевски была вами очень недовольна, потому что вы не захотели жениться на ней, и она стреляла в вас из револьвера… Я знаю то, что знают все.
Лашай положил руку на колено Жильберты.
– Все эти истории не стоят того, чтобы их обсуждать, Жижи. С этим покончено. Всё это в прошлом.
– Сегодня покончено, дядюшка, а завтра начнётся сначала. Вы, конечно, не виноваты в том, что вы так известны. Но у меня совершенно другой характер. Всё это не по мне.
И, одёрнув край юбки, она сбросила со своего колена руку Гастона.
– Тётя Алисия и бабушка с вами заодно. Но меня это тоже касается, и у меня тоже есть мнение. Так вот вам моё мнение: мне это не подходит.
Она поднялась и стала ходить взад и вперёд по комнате. Молчание Гастона, видимо, смущало её, и она подбадривала себя, бормоча: «Правда, правда, всё это именно так… Разве я не права?..»
– Скажи мне лучше, – заговорил наконец Гастон, – не пытаешься ли ты просто скрыть от меня, что я тебе не нравлюсь… Если это так, проще сказать об этом прямо.
– Нет, дядюшка, вы мне очень нравитесь. Я всегда рада вас видеть. И знаете что, давайте сделаем так. Вы будете приходить к нам как обычно, даже чаще. Никто не увидит в этом ничего плохого, потому что вы друг дома. Вы будете приносить мне леденцы, а на именины – шампанское, по воскресеньям сразимся в пикет. Мы прекрасно заживём. По крайней мере, не нужно будет спать с вами в одной постели чуть ли не на виду у всех, терять жемчужные ожерелья, позировать перед фотографом и постоянно ходить по струнке…
Она машинально накручивала на нос прядь волос и постепенно начала гнусавить, а кончик носа посинел.
– Действительно, всё это очень привлекательно, – прервал её Гастон Лашай. – Ты забываешь только об одном, Жижи: ведь я влюблён в тебя.
– Что? – вскричала она. – Но вы ни разу мне об этом не сказали.
– Ну вот, теперь я тебе это говорю, – вымолвил он с трудом.
Часто дыша, она застыла перед ним и молчала.
Смущение её бросалось в глаза: грудь трепетала под узким корсажем, щёки пылали, губы подрагивали и были крепко сжаты, вместо того чтобы раскрыться и потянуться ему навстречу…
– Но это совсем другое дело, – воскликнула она наконец. – Значит, вы просто ужасный человек! Вы влюблены в меня, а хотите, чтобы я только и делала, что мучилась, и вокруг меня все сплетничали, и газеты писали всякие гадости… Вы влюблены в меня и тащите в эту кошмарную жизнь, где только и есть что разрывы, скандалы, Сандомиры, револьверы и ла… ло… лауданум.
Жижи разразилась рыданиями, отрывистыми, как приступ кашля. Гастон обнял её, стараясь, как ветку, склонить к себе на грудь, но она вырвалась и спряталась за пианино.
– Но послушай, Жижи… Выслушай меня…
– Никогда. Я больше не хочу вас видеть! От вас я этого не ожидала. Никакой вы не влюблённый, вы просто скверный человек! Уходите!
Стиснув кулачки, она отчаянно тёрла ими глаза. Гастон дотянулся до неё и пытался поймать губами отворачивающееся личико. Но он натыкался лишь на маленький залитый слезами подбородок. Звук рыданий привлёк госпожу Альварес. В нерешительности, бледная, она застыла на пороге кухни.
– Боже мой, Гастон, что с ней?
– Она не хочет, – ответил Лашай.
– Она не хочет… – повторила вслед за ним госпожа Альварес. – То есть как это не хочет?
– Вот так, не хочет, и всё. Я, кажется, ясно говорю?
– Не хочу! – пискнула Жижи.
Госпожа Альварес смотрела на свою внучку чуть ли не с ужасом.
