августа, и про требования самолета, и про оценки здоровья Горбачева. Редакция газеты «Известия» к этому времени уже располагала материалом о том, что и заявление председателя Верховного Совета было написано именно в ночь с 18 на 19 августа и сознательно подавалось в «едином пакете» с документами ГКЧП. Лукьянов долгое время категорически это опровергал.
Забегая немного вперед, скажу, что цена его опровержений открылась неожиданно. Утром, 25 сентября 1991 года, когда мы с Нишановым уже который день пытались скомплектовать новый Верховный Совет СССР, ко мне зашел начальник секретариата нашего парламента, уже упоминавшийся ранее Н. Ф. Рубцов. Заметно нервничая, он попросил разрешения посоветоваться. И рассказал, что вчера на допросе в прокуратуре он по ранее высказанной просьбе Лукьянова дал неточные показания, а именно, подтвердил, что заявление председатель Верховного Совета написал 16 августа, хотя на самом деле он писал его в присутствии Рубцова в ночь с 18 на 19-е, то есть дело обстояло так, как и информировали меня «Известия».
— И сколько человек об этом знают точно? — спросил я.
— Думаю, что еще трое-четверо, — ответил Николай Федорович.
— Тогда лучше бы тебе поторопиться со звонком в прокуратуру.
Рубцов действительно позвонил…
Из заявления Н. Рубцова от 25 сентября 1991 года:
«…Вчера на допросе я дал неверные показания. Я полностью подтверждаю их до того момента, когда Лукьянов пришел к себе в кабинет после совещания у Павлова. Дальше события развивались так. Анатолий Иванович сел за стол, сказав, что он должен сейчас написать один документ. Анатолий Иванович взял чистые листы бумаги и стал писать, надиктовывая себе вслух текст заявления по Союзному договору, которое на следующий день появилось в средствах массовой информации вместе с документами ГКЧП… Я один раз подсказал ему — Анатолий Иванович неправильно употребил название референдума…
Что касается причин, по которым я дал неверные показания, то они заключаются в том, что Анатолий Иванович примерно 23–24 августа обратился ко мне с личной просьбой, сказав наедине, что могут быть разные разговоры по поводу написания им текста заявления, и попросил меня сказать, что я здесь ни при чем и ничего не знаю. Я так и поступил. Но вчера я провел бессонную ночь и решил, что не могу кривить душой…
…Он закончил работу примерно в 0.20. Поднял телефонную трубку и кому-то позвонил. По тому, что Лукьянов назвал абонента Владимир Александрович, я понял, что он разговаривает с Крючковым. «Документ готов», — сказал Лукьянов».
Все это подтвердил потом и помощник председателя Верховного Совета СССР В. Иванов.
Выступая на сессии, Лукьянов, как и все, кроме Горбачева, не знал, что основная аргументация его речи еще 23 августа полностью опровергнута премьер-министром СССР Валентином Павловым. В этот день в своем письме на имя президента СССР Павлов написал:
«18 августа я находился на даче. За это время я созвонился с Лукьяновым А. И. и Янаевым Г. И., так как мной владело беспокойство, не провокация ли все это. Знают ли они о поездке (группы заговорщиков в Форос к Горбачеву 18 августа. —
Какое значение придавали гэкачеписты позиции Лукьянова, видно хотя бы из того, что за ним на 18 августа послали три (!) вертолета — два военных и один гражданский.
В дальнейшем Павлов добавлял:
«После доклада приехавших (из Крыма. —
В перерыве Лукьянов вручил мне, как председательствующему на этом заседании сессии, свое заявление об отставке. Заявление было датировано еще 23 августа. Все эти дни, понятно, для него бесконечно длинные, он носил его в своей черной кожаной папке, с которой, по-моему, и сегодня ходит, выражая прежнюю озабоченность великими делами, на заседания Государственной думы.
Все документы и показания, приведенные выше, будут известны позже, примерно через год. А пока Верховный Совет, «разогревшись» на Лукьянове, дает президенту согласие на освобождение В. С. Павлова от обязанностей премьер-министра СССР. Встал вопрос о правительстве в целом.
Слово взяли один за другим два первых вице-премьера СССР В. Щербаков и В. Догужиев. Выступили оба в целом убедительно, оба сумели уберечься от участия в путче. В зале начала складываться другая атмосфера: может быть, все правительство и не надо отправлять в отставку… Но в этот момент вмешался М. С. Горбачев. Он высказал свое мнение, что, если бы Кабинет министров выступил решительно против, заговорщики были бы парализованы. И вбил последний гвоздь: «Не ставлю вопрос о юридической ответственности, но я не могу доверять этому кабинету».
Постановление
Верховного Совета СССР
О недоверии Кабинету Министров СССР
Рассмотрев Указ Президента СССР от 24 августа 1991 года «О Кабинете министров СССР», в котором поставлен вопрос о доверии Кабинету министров СССР, в соответствии со статьей 130 Конституции СССР Верховный Совет СССР постановляет:
1. Выразить недоверие Кабинету министров СССР.
2. Впредь до образования нового состава Кабинета министров СССР для организации совместно с республиками оперативного управления народным хозяйством страны создать Комитет по оперативному управлению народным хозяйством СССР во главе с тов. Силаевым И. С.
Верховный Совет СССР
Москва, Кремль
28 августа 1991 г.
Так было уволено последнее правительство СССР, правительство, которое и президент, и парламент с огромным трудом сформировали всего лишь в январе 1991 года.
Второй же пункт постановления вызвал совершенно неожиданную реакцию. Группа депутатов усмотрела в нем узурпацию союзной власти российским руководством. В общем-то их реакция была справедливой, но «поезд уже ушел», и ушел, как я постараюсь показать в одной из следующих глав, давно. А с учетом того, что путч нанес стране не только нокаутирующий политический удар, но и такой же силы удар экономический, было необходимо безотлагательно определить какой-то управляющий и координирующий орган союзной исполнительной власти. «Разборка» по этому вопросу закончилась тем, что депутат Сажи Умалатова заявила о своем выходе из состава Верховного Совета СССР.
А следующий день поставил перед нами вопрос уже совсем другого масштаба. Открывая заседание, Р. Н. Нишанов (была его очередь председательствовать) сообщил, что делегация, которая только вчера улетела в Киев, уже вернулась и привезла важное сообщение, о котором сейчас расскажет А. А. Собчак.
Собчак был краток. Он сказал, что участвовавшие в переговорах делегации России и Украины приняли коммюнике, в котором записали, что прежнего Союза нет и не будет. После этого он передал слово другому члену делегации, Ю. Н. Щербаку. Тот зачитал коммюнике. Начиналось оно вполне традиционно: поскольку, дескать, в связи с ликвидацией государственного переворота открылись новые возможности для демократических преобразований, стороны приняли согласованные решения по ряду вопросов — о формировании новых межреспубликанских структур на переходный период, о подготовке экономических соглашений между участниками бывшего Союза, о недопустимости решать военно-стратегические вопросы в одностороннем порядке, о приверженности подписанным ранее соглашениям относительно прав человека и территориальной целостности республик.
Впервые прозвучали слова «прежний Союз» и «бывший Союз». Наш Мраморный зал как будто вздрогнул под ударом невиданной исторической бури. Думаю, что депутаты впервые по-настоящему начали осознавать и роль путча как детонатора огромного социально-политического взрыва, и роль Верховного Совета СССР, одним махом превращенного в путника на исторической обочине. Большая политика явно делалась уже без нас.
