«Ночью, накануне очередного Съезда народных депутатов СССР руководители союзных республик собрались в Кремле, чтобы выработать тактику поведения перед съездовским форумом… Было подготовлено совместное заявление глав десяти республик… Горбачев все время шел на компромиссы, не обращал внимания на мелочи… С Заявлением перед народными депутатами СССР мы поручили выступить Нурсултану Назарбаеву».
Вот это Заявление мы с Нишановым и читали в полночь в кабинете президента СССР. Как сейчас помню: мы держали в руках оригинал, подписи под Заявлением были разными чернилами, у некоторых президентов были шариковые ручки, у некоторых — перьевые, подписи располагались в хаотичном порядке, очевидно, чтобы не создавать впечатления, кто первый, кто второй, старший и младший.
— Съезд будешь открывать ты, — сказал Горбачев, обращаясь ко мне. — Откроешь и сразу предоставишь слово Назарбаеву. Как только он зачитает Заявление, объявишь перерыв для его обсуждения по республиканским депутациям. До 14 часов.
— Как же так, Михаил Сергеевич! — запротестовали мы. — У нас работала огромная комиссия, утвержденная, кстати, Верховным Советом. У нас подготовлены проекты документов по всем вопросам повестки дня, тоже по поручению сессии. Сделан очень, мы считаем, удачный сценарий съезда. И все это сразу перечеркивается? Да нас депутаты убьют прямо на трибуне. Съезд не воспримет это Заявление.
— Если съезд не воспримет это Заявление, народ может и не вытерпеть повторения той говорильни, которую вы постоянно демонстрируете, — парировал Горбачев. — А президенты просто уведут из зала депутатов своих республик. Ты понимаешь, что тогда уж точно наступит полный хаос? А что ты будешь делать, если на Красную площадь придет миллион человек, об этом уже поговаривают, чтобы потребовать разгона съезда? Страна не может жить без власти, Заявление хоть позволяет ее конституционно перераспределить. Нет, мы просто обязаны проголосовать это Заявление. Ты слишком мягко ведешь заседания, надо жестче, иначе мы утонем в бесконечном словоблудии. В такие-то дни!
Все трое мы понимали, что судьба съезда как института власти предрешена. Он сыграл свою роль, дал всем республикам пример открытой демократической работы, устранил из Конституции руководящую и направляющую роль компартии. На волне демократического порыва народов, часто еще эмоционального, нетребовательного, митингового, «протестного», как скажут позже, пришли к руководству республиками и регионами новые лидеры. Люди еще не осознавали, что повальная суверенизация была освобождением не народов, а республиканских элит и, прежде всего, — освобождением последних от всякого контроля. А так как элиты были в большей части обычной номенклатурной бюрократией, то полную волю брала себе именно номенклатура. Мало кто это сознавал в те дни, что именно съезд, с его открытостью и плюрализмом мнений, мог оказаться здесь важнейшим просветительским фактором. Тем более он был не нужен. Прав был тот грузинский князь, который любил говорить: «Э-э, дорогой! Чего стоит услуга, которая уже оказана!»
Какая-то неимоверно тяжкая тоска давила душу. Я понимал, что в полночь мне не разыскать, не собрать депутатов, с которыми мы совсем недавно согласовали иной порядок работы и иные проекты документов. Получалось, что я говорил им одно, а делаю другое. Это было тем более горько, что очень многие мои коллеги мне полностью доверяли, а теперь я должен обмануть это доверие. В то же время и выхода не было — настроения республиканских вождей были нам хорошо известны, их угрозы развалить, а то и разогнать съезд приходилось принимать всерьез.
Потом я вроде бы придумал ход: приеду завтра в Кремль пораньше и хоть кого-то из членов комиссии, готовившей Съезд, перехвачу и проинформирую. Но Горбачев, как будто угадав, о чем я думаю, лишил меня и этого шанса:
— Завтра, то есть уже сегодня, президенты республик в половине девятого соберутся в комнате президиума съезда. Вы тоже оба должны быть там.
Дверь, расположенная справа от сцены Кремлевского Дворца съездов (теперь Государственного Кремлевского дворца), из которой обычно выходили партийные боссы и те, кто удостаивался приглашения в президиум, ведет через лестницу из пяти-шести ступенек в довольно большой зал, где обычно собирались приглашенные. Левее этого зала, практически под самой сценой есть тоже не маленькая комната, в которой всегда стоял массивный стол для заседаний. За ним обычно в периоды партийных съездов собирались члены Политбюро, секретари ЦК КПСС. Думаю, человек сорок могут разместиться за этим столом, не мешая друг другу. После образования такой структуры, как съезды народных депутатов СССР, здесь вольно размещались их президиумы. Естественно, комната была оборудована всеми имевшимися тогда средствами связи и системой внутренней трансляции, то есть здесь можно было слышать все, что говорилось в любой микрофон, находящийся в зале заседаний.
Утром я примчался на работу раньше всех, рассчитывая, что может быть кто-то из депутатов случайно объявится или в коридорах, или на связи. Но по известному закону подлости в это утро никто из них не поспешил в Кремль. В 8.20 я пешком пошел из здания Верховного Совета во Дворец съездов.
Главные действующие лица уже подтягивались туда, их волнение тоже чувствовалось. Явно нервничал С. С. Шушкевич, совсем недавно избранный Председателем Верховного Совета Белоруссии, ему предстояло впервые появиться в президиуме, на сцене Дворца съездов. Подъехал Горбачев, держится бодро, о всеми поздоровался за руку. Глядя на него, я подумал: а может, он уже просчитал свои следующие шаги? Заявление заявлением, а надо ведь еще принять Закон, постановления, депутаты будут вносить поправки, можно все это чисто бюрократически «замотать», люди успокоятся, найдем новые решения. Вместе подъехали Ельцин и Назарбаев, очень сосредоточенные, строгие.
Видя, что почти все «подписанты» в сборе, я громко, чтобы слышали все, сказал, что ситуация возникает неловкая, что мы, депутаты, тщательно готовили съезд, в этом участвовали, наверное, человек двести, и так просто от своих предложений они не откажутся. Может, следует все-таки с ними считаться…
Горбачев оборвал меня:
— Иван Дмитриевич, тут тебе не шутки! Мы ведь еще ночью обо всем с тобой договорились, зачем ты опять эту бодягу начинаешь?
А Назарбаев с Ельциным просто взяли меня с двух сторон под руки и кто-то из них, жаль, что не запомнил кто, сказал:
— Не выпендривайся! Как сказано, так и делай! А то останешься в большом зале один.
В комнату вошел передать мне записку заместитель Н. Ф. Рубцова. Быстро и тихо сказал:
— На Красной площади масса народу. Депутаты, которые живут в гостинице «Россия», идут по живому коридору. Оскорблений пока нет, но едких шуточек немало…
Обстановка скоординированно накалялась.
Пользуясь тем, что президенты начали что-то уточнять в тексте своего коллективного заявления, я сел чуть в стороне и стал думать о том, как же открыть этот чертов съезд, как управиться с гигантским залом, в котором соберется только депутатов СССР более двух тысяч, а придут еще и российские депутаты, балкон будет забит журналистами, в ложах — дипломаты. Что сказать при открытии — способность наших народных избранников стремительно выбегать на трибуну, захватывать микрофоны и превращать аудиторию в сборище пиратов, лезущих на абордаж, была мне слишком хорошо известна. Да и не вел я заседания съезда до этого ни разу.
Прозвенел уже второй звонок к началу заседания… Еще пять минут… Все, надо идти.
Президент СССР, президенты и другие руководители вышли первыми и сели в зале на первый ряд. Мы с Рафиком Нишановичем вдвоем поднялись на сцену, за стол президиума, огромный, известный, уверен, всему миру еще с хрущевских времен. Столешница, обтянутая зеленым сукном, около двадцати красных велюровых кресел, два микрофона для председательствующего…
Зал в моих глазах как будто прогнулся — партер просел, крылья амфитеатра приподнялись. И весь он колышется как море — кто-то усаживается поудобнее, кто-то, наклонившись к соседу, завершает разговор, кто-то увидел приятеля, машет ему рукой. А у микрофонов (на 1-м съезде в зале устанавливались восемь микрофонов, потом стали обходиться шестью) уже стояли очереди.
Шумящий, шелестящий зал и подсказал мне, как открыть съезд. По памяти я практически дословно повторил свою краткую речь перед началом работы сессии Верховного Совета СССР, посвященную событиям 19–21 августа и гибели трех молодых москвичей. Только почтить их память призвал не в начале, не в середине выступления, а завершил его этим призывом. На минуту зал замер в мертвой тишине…
— Благодарю всех собравшихся. Прошу садиться. И прошу зарегистрироваться.
