вопроса капитану Джошу?
— Да, Сейлор догадывался о присутствии безбилетника. Хотя он, как и Дэйв, никогда не подозревал, что им был Таунсенд. Но что же я подозревал, ваша хромая доморощенная ищейка? В воскресенье утром, — дядя Джил в упор посмотрел на Дэйва, — ты разговаривал с Джеффом. Похоже, что после обеда в субботу вечером какая-то женщина говорила с тобой о Таунсенде и назвала его весьма привлекательным. Пенни, сочтя Таунсенда приятным, но невыразительным человеком, рассталась с вами. Этой женщиной могла быть только Серена, которая, как мы убедились во время чайной церемонии, по крайней мере, очень неплохо знала Таунсенда.
Предположив, что это так, нельзя не задаться вопросом: где же они могли встретиться? Такая возможность имелась. Да, только возможность, но она существовала. У Харальда Хобарта и его дочери была привычка навещать семью хирурга, доктора Рэмси в Бетесде, в Мэриленде. Бетесда расположена так близко к Вашингтону, что ее можно считать пригородом столицы. А Таунсенд жил в Вашингтоне, куда Дэйв и ездил для встречи с ним.
— Я практически так и не увиделся с этим господином! — возбужденно сказал Дэйв. — Он приезжал и уезжал… где только его не носило! Большей частью мы общались по телефону, и я отнюдь не был уверен, что узнал его, когда в субботу он тут появился.
— В Вашингтоне, Дэйв, у тебя не было такой возможности. Этот кровавый донжуан держал на поводке двух женщин, Серену и Кейт Кит, и ни одна из них не догадывалась о его отношениях с другой. В Вашингтоне он уделял время Серене, когда она там появлялась. Какая жалость, что ты ее там не встретил! Что ж! — продолжил дядя Джил. — Если когда-то в прошлом Таунсенд и мог встретить Серену, то он также встретил и отца Серены, с которым у него сложились совершенно другие отношения. Харальд Хобарт, когда бывал в благодушном настроении, совершенно не думал о благоразумии и мог доверить незнакомому человеку тайну, которую не нашептал бы даже ближайшему родственнику. Таунсенд, дружелюбная манера которого вызывала всеобщее доверие, мог узнать об электроловушке, вмонтированной в стену.
Я не должен был ждать слишком многого от этого вещественного доказательства. Тем не менее, в памяти у меня всплыло, что в тот знаменательный субботний день, вечером которого произошло убийство, Таунсенд в одиночестве бродил по дому, а все остальные его обитатели были заняты своими делами. За стенной панелью в юго-восточном углу спальни Серены он нашел эту ловушку и заново привел в действие ее механизм.
А теперь я хотел бы привлечь ваше внимание к воскресному дню, когда я расспрашивал Таунсенда о миссис Кит. Я не думал, что этот архитектор-любитель обнаружил спрятанное золото коммодора Хобарта, и оказался прав: он никогда не занимался этим золотом. Я же повторил предупреждение коммодора Хобарта об обманчивости поверхностей, которое заканчивалось ссылкой на Евангелие от Матфея, на седьмую главу и седьмой стих. Без секунды промедления Таунсенд совершенно точно полностью процитировал этот стих, сославшись на причуды памяти, которая сохранила его. Да, так бывает. Тем не менее, мне пришла в голову странная идея. Каждый старательный читатель Библии знает эти слова. И в то же время кто, кроме священника, может мгновенно и точно процитировать их?
— Священника?
Дядя Джил обвел взглядом присутствующих:
— Тут прозвучало упоминание только об одном священнике. О докторе Динсморе из Бостона, который в случае смерти Серены и Дэйва становится наследником поместья Хобартов. Без сомнения, полный абсурд, не так ли? И, тем не менее, прежде, чем отбросить это предположение как совершенно фантастическое, я должен был спросить себя: а не может ли этот дальний родственник, церковник-профессор, по всей видимости вполне преуспевающий, оказаться по какому-то бредовому предположению архитектором- любителем Малькольмом Таунсендом?
Таунсенд упомянул, что прочел цикл лекций всего лишь прошлой осенью. Но он предпринял это турне в то время, когда академические обязанности не давали преподобному Хорасу Динсмору путешествовать по стране в роли оратора. Разве что…
Присутствующий здесь мистер Рутледж, который изучал личность преподобного Хораса, сообщил мне несколько фактов о нем. Он стал полным профессором Мансфилдского колледжа в 1919 году. Считая с 1919 года, основной даты, год 1926-1927-й стал его седьмым и в то же время… каким он стал, Джефф?
— Годом его академического отпуска! — едва не заорал Джефф. — С середины июня двадцать шестого до середины сентября двадцать седьмого он был совершенно свободен делать все, что ему нравится! Так, дядя Джил?
— Хотя технически это было вполне возможно, все же казалось маловероятным. И, тем не менее, Таунсенд, отвечая на мои вопросы, не был искренен. Он сказал своему нью-йоркскому издателю, что отправляется в лекционное турне с большой неохотой, потому что оно связано с долгим пребыванием за границей. Теперь специалисты по любому предмету имеют возможность, которой часто пользуются, выступать на званых обедах перед учеными сообществами практически в любое время. Но профессиональные услуги этого человека требуются в таком солидном учреждении, как «Мейджор Понд, инк.» (позже я позвонил в Нью-Йорк и получил подтверждение), только осенью и зимой до конца марта, ни в какое иное время года. А Таунсенд, то ли оговорившись, то ли подумав, что это не важно, заверил меня, что путешествовал за границу только летом: именно в это время у него не было никаких лекций.
Да, об искренности тут не могло быть и речи: он врал всем и вся. И хотя не просматривалось никакой связи с преподобным Хорасом Динсмором, и вообще этот вариант оставался весьма сомнительным, его необходимо было расследовать.
У нас уже имелось интересное направление расследования. Здесь, в Холле, до того, как в субботу вечером миссис Кит утащила Таунсенда, все четверо высыпали из помещения на свежий воздух и, используя лампу-вспышку, принялись фотографироваться.
Я нашел камеру, которую они использовали, и сделал весьма интригующее открытие. Среди этих фотографий должны были быть довольно четкие снимки Малькольма Таунсенда, который явно не отказывался позировать. И они там оказались. Я проявил их. А затем с любезного разрешения лейтенанта Минноча…
— Неужели я позволил бы себе чинить вам препятствия? — с довольной улыбкой вопросил полицейский.
— Итак, с разрешения лейтенанта Минноча и воспользовавшись помощью Тэда Паттерсона из «Паттерсон эйркрафт», я чартерным рейсом послал офицера Терренса О'Банниона из Нового Орлеана в Бостон, куда он и прибыл в конце понедельника, имея при себе крупномасштабные фотографии. Но с утра понедельника, прежде чем послать О'Банниона, я предпринял кое-какую необходимую предосторожность. — И снова Джилберт Бетьюн обратился к племяннику: — Ты понял, в чем она заключалась?
Джефф кивнул:
— Думаю, что да, дядя Джил. Попытка опознать Хораса Динсмора в Малькольме Таунсенде была бы совершенно бессмысленна, если бы выяснилось, что преподобный Хорас никогда не покидал Бостон. Поэтому вы позвонили в Мансфилдский колледж и под каким-то предлогом попросили к телефону доктора Динсмора. Скорее всего, вам сообщили, что доктор Динсмор отсутствует, находясь в академическом отпуске, но с ним можно связаться по почте с помощью его друга Малькольма Таунсенда из Вашингтона. Я правильно все вычислил?
— Отлично! Имело смысл посылать О'Банниона с фотографиями, и поездка принесла результаты. Хорас Динсмор был чисто выбрит и носил очки, в которых у него не было необходимости. Таунсенд, хотя украсил себя узкими усиками и обходился без очков, вне всяких сомнений, был тем же самым человеком.
— Неужели Таунсенд настолько верил в эффективность своей маскировки? Поэтому он и не возражал против фотографирования?
— В то время, — ответил дядя Джил, — я еще не знал о его увлечении камуфляжем. Сейлор рассказал мне о нем попозже. Наш герой почти не пользовался гримом; он уверенно предстал перед камерой, ибо ему и в голову не могло прийти, что кто-то опознает в Малькольме Таунсенде пастора и профессора из Новой Англии. Боюсь, что под покровом этого легкомысленного отношения крылось непомерное самомнение и высокомерное отношение к окружающим. Он с глупой самоуверенностью считал, что в случае необходимости может измениться до неузнаваемости. Но здесь ему такой возможности уже не
