остался. Сам бы он, конечно, ни за что не решился променять милую его сердцу глушь на столицу. Пусть спасибо скажет Пьеру – это мой второй кузен, – пояснила она, – своему братцу. Ах, царство ему небесное! – Натали перекрестилась – без малейших, впрочем, признаков горя. – Пьер не выдержал петербургской сырости. Не сомневаюсь, что Алешка тоже очень скоро заплесневел бы в своем Сенате, где он пристроился на должности регистратора, да, к счастью, нам с князем удалось оказать ему протекцию. Умоляю вас, мадам, взгляните на эту нечастную физиономию. Вдруг да увидите его на параде или в карауле – и узнаете своего знакомца!
– Я уже видела господина кавалергарда прежде и отлично его запомнила, – неожиданно сказала Елизавета. – На выезде в Царское Село, две недели... нет, три недели тому назад.
Она тут же прикусила язык, негодуя на свою неосторожность, однако было уже поздно. Глаза у Натали стали большие-большие! А взор Алексея... ого, каким огнем сверкнул он!
И тут же красавец-кавалергард опустил ресницы, словно испугался смутить императрицу этим слишком откровенным взглядом.
Но Алексей опоздал. Потому что Елизавета уже смутилась. И испугалась куда больше, чем он.
Теперь главное было – удержать себя и не всматриваться слишком пристально в лица кавалергардов, которых она встречала во дворце. Елизавета нарочно опускала глаза, проходя мимо них, принимала самый неприступный вид, однако она, даже зажмурившись, каким-то непостижимым образом видела Алексея. Вернее, ощущала его присутствие. И безошибочно могла угадать, что он смотрит на нее. Потому что, стоило им встретиться, он уже не отводил от нее глаз.
Бог весть сколько это длилось, месяц или больше, но Алексей вдруг исчез. Она украдкой ломала пальцы, искала его взглядом – и не находила. С самой веселой улыбкой, какую только удалось изобразить, Елизавета спросила у Натали, как поживает ее воронежский кузен.
– Он уехал в Воронеж, – ответила подруга, исподтишка разглядывая побледневшее лицо императрицы. – Мальчонка заболел. Горячка.
И мгновенно щеки Елизаветы запылали так, словно это у нее вдруг сделалась горячка. А Натали подумала, какая же она была дура, когда так настойчиво отсылала Алексея в деревню, да еще советовала ему как следует развлечься там с хорошенькими пейзанками. Надо немедленно написать ему, чтобы возвращался! Как можно скорее послать нарочного!
Катрин росла особенной, ни на кого не похожей. Все девчонки любопытны, но она была приметлива, как никто, она обожала высматривать и подслушивать. Ее обуревала безумная жажда знать про всех все. Она чувствовала себя полководцем на войне: кто владеет сведениями о противнике, о его сильных и слабых сторонах, тот и победит. Она была лазутчиком у самой себя, она старалась для себя!
Катрин подкупала слуг и горничных, секретничала с лакеями и бросала многозначительные взгляды на молодых грумов, которые сопровождали в поездках Елизавету и ее любимую фрейлину Варвару Головину... Она шпионила не только за Елизаветой, но и за черноглазым красавцем-поляком Адамом Чарторыйским, сыном генерального старосты Подолии Адама-Казимира. Имения Чарторыйских были конфискованы, когда Суворов вошел в Польшу, а сыновья старосты, Адам и Константин, приехали в Петербург не столько в качестве гостей, сколько как заложники. Императрица Екатерина хотела покорить старосту Подолии, обласкав молодых Чарторыйских, которые вскоре получили звание камер-юнкеров. Дальше события разворачивались очень интересно. Адам стал ближайшим другом Александра и страдал от любви к Елизавете.
Катрин ужасно хотелось сообщить брату, что его жена не оставила внимание Адама без ответа. Маленькая ревнивица надеялась, что этим откровением разобьет его сердце и он выгонит Елизавету вон, однако внезапно обнаружила удивительную вещь: складывалось впечатление, что Александр ничего не имеет против измены жены! Кажется, он и сам был некоторым образом влюблен в Адама, а потому просто не мог отказать ему ни в чем, даже в теле своей жены. Чудилось, он сам подталкивает Елизавету в объятия Адама! Сколько раз Катрин могла наблюдать, что Александр оставляет их наедине, а потом, вернувшись чуть ли не среди ночи, бранит Елизавету за то, что та неприветлива с его лучшим другом.
А как-то раз брат вдруг начал хвастаться грудью Елизаветы и приказал жене показать ее Адаму! Да-да! Велел спустить с плеч платье и сорочку, потом расстегнуть платье на груди! Елизавета рыдала, но не посмела ослушаться. А может, она не рыдала, а притворялась, кто ее знает, может, она была счастлива раздеться на виду этих черных глаз, может, не единожды уже сие делала!
Эту историю рассказала Катрин подкупленная камеристка, причем Катрин поверила сразу, потому что служанка была в таком ужасе, который нельзя сыграть.
Да ведь брат только обрадуется, если Елизавета изменит ему, догадалась Катрин. Тогда он с чистой совестью сможет утешаться с распрекрасной Марией Святополк-Четвертинской, дочерью польского князя, казненного шляхтой за то, что он был предан России. Его дочери, Мария и Жанетта, остались без всяких средств к существованию. Екатерина отдала приказ привезти девушек в Россию и приютить при дворе. Александр, познакомившись с сестрами Святополк-Четвертинскими, откровенно потерял из-за Марии голову.
Очень странно: к этой красотке Катрин не ревновала. Мария всегда останется всего лишь любовницей. Таких у Александра будет еще множество, к этому нужно относиться философски, как относится мать, великая княгиня Марья Федоровна, к некрасивой, но умной Екатерине Нелидовой и прехорошенькой, но глупой Анне Лопухиной – отцовским фавориткам. Любовницы приходят и уходят, а жены остаются. Смысл в глазах Катрин имели только узаконенные, благословленные церковью отношения. Лишь они давали женщине право не просто вкушать с императором радости любви (подумаешь, для этого всегда можно найти другого, не обязательно мужа, рассуждала маленькая царевна, которая, в отличие от царевен былых времен, вовсе не проводила все время в своей светлице за вышиванием!), но и властвовать рядом с ним. Или вместо него, чему живой пример – бабушка Екатерина...
Пока же необходимо усугубить отвращение любимого брата к жене. Катрин высматривала- высматривала, вынюхивала-вынюхивала и вдруг наткнулась на нечто вопиющее, невероятное: оказывается, фрейлина Елизаветы Варвара Васильевна Головина не просто так предана ей, не просто претендует на ее дружбу. Она самым настоящим образом влюблена в Елизавету! Эти взгляды, это нежное воркованье, томные улыбки, непрестанные поцелуи то ручки, то плечика, обнаженного, заметим...
– Ты слышал о Сафо? – спросила Катрин как бы между прочим, улучив минутку и застав брата одного. – Правда, мадам Головина на нее чем-то похожа?
Вопрос бы задан в самый что ни на есть удачный момент: Варвара Васильевна как раз хлопотала над косыночкой, прикрывавшей белые плечики Елизаветы от ярких солнечных лучей, и руки ее так и порхали над плечами и грудью жены Александра, так и порхали...
Если Александр спокойно относился к утверждению, что дружба между мужчинами может перейти даже в любовь, как доказывают многочисленные античные примеры, то при виде сияющих глаз жены, томно взирающих на Головину, он ощутил ужасное отвращение, в котором без следа утонула вся та нежность, которую он некогда испытывал к Елизавете.
К тому же ему в руки попали письма, очень странные письма...
Александру не приходило в голову, а Катрин не собиралась ему подсказывать: у чувствительных девиц (а Елизавета, даже выйдя замуж, осталась ею, потому что муж, холодноватый и осторожный, так и не разбудил в ней чувственности и любил ее совсем не той любовью, которой она жаждала) бывают такие восторженные отношения с подругами. Это ровно ничего не значит… Катрин была знакома со множеством таких девиц, которые пишут друг дружке слезливо-обожающие признания, беспрестанно целуются при
