как пьяный, и слова его были невнятны. В конце концов, принцу удалось разобрать:
– Возлюбленный, добрейший господин! Что я слышал? Возможно ли это? Вас ожидает великокняжеский титул, штагальтерство, вице-королевство!
Евгений уставился на генерала непонимающе, и тот наконец-то открыл ему замысел Павла:
Вскоре по дворцу поползли слухи, что Павел решил женить юного принца на великой княжне Екатерине, усыновить его и назначить своим наследником. Государыню и остальных детей император якобы намеревался заточить в монастырь. Более того! Княгиня Гагарина и Кутайсов сами слышали, как Павел ворчал: «Еще немного, и я принужден буду отрубить некогда дорогие мне головы!»
Разговоры об этом мгновенно выметнулись из дворца и стали известны в городе. Что характерно, им сразу поверили. В глазах света Павел был способен абсолютно на все для удовлетворения своих страстей и причуд. Упрятать в крепость сыновей и объявить наследником толстенького немчика? Нет ничего невероятного. Сослать в монастырь или вовсе убить жену, чтобы жениться даже не на фаворитке своей, княгине Гагариной, а на французской певице мадам Шевалье? Более чем возможно! Павла откровенно считали сумасшедшим. Он сеял вокруг себя страх, смятение и некое общее предчувствие пугающих, но желанных событий. Всюду звучало одно: «Это не может дольше продолжаться!» Сам Константин Павлович как-то сказал горько: «Мой отец объявил войну здравому смыслу с твердым намерением никогда не заключать мир!»
Услышав о том, что у нее есть возможность сделаться супругой наследного принца, привел Катрин в состояние полного потрясения. Мальчишка был ей ровесником и к тому же оказался до крайности уродлив. Разве не ужасно после мечтаний о прекрасном, богоподобном Александре получить в мужья этакое страшилище? Однако же трон – о, сие многое искупало! И, между прочим, кто ей мешал, воссев на него, извести мужа своего и посадить на его место рядом с собой кого-нибудь другого – обожаемого брата, например? Если бы императорский венец достался Друзилле, она непременно разделила бы его с Калигулой, с любимым братом!
А может, и не разделила бы. Бабушка Екатерина была мудрейшей из правительниц, потому что царствовала одна. Ведь всякий мужчина норовит подчинить себе женщину, а Катрин никому не хотела подчиняться, даже Александру!
Тем более Александру, ибо она чувствовала в нем некую слабость, которая не внушала ей уважения. В ее понимании мужчина непременно должен быть героем, ну а Александр таковым не являлся. Например, он оказался плохим наездником и страшно боялся перескочить на коне через препятствие или ров. А Катрин, как говорили, родилась амазонкой...
Словом, она несколько растерялась, но на всякий случай принялась сторониться брата и оказывать подчеркнутое внимание Евгению Вюртембергскому. И с изумлением обнаружила, что на него ее чары не действуют. Принц ее сторонился, дичился и вообще всячески давал понять, что она ему не нравится.
Ничего, по-взрослому рассуждала Катрин, стерпится – слюбится...
Она всецело погрузилась в мечты о своем будущем, и поэтому случившееся грянуло для нее словно гром с ясного неба.
11 марта она проснулась в другой стране. У прежней был император Павел. У новой оказался император Александр. Еще вчера Катрин была сестрой великого князя, теперь она стала сестрой императора. А ненавистная Елизавета сделалась императрицей!
Алексей уже думать перестал о той таинственной карете, когда она появилась вновь. На дворе стоял апрель, и это был самый невероятный, самый сказочный апрель в его жизни! Все началось с того, что Наталья прислала нарочного в его воронежскую «ссылку», где он медленно сходил с ума от тоски и любовного томленья, и наказала немедля возвращаться.
Взглянув на рожицу, Алексей успокоился, но, заметив рядом сердечко, снова затревожился, забился, задергался – и выехал верхом в сопровождении слуги, который вел в поводу двух сменных лошадей. Алексей уже не раз убеждался в том, что верхом на сменных одолеть 472 версты от Воронежа до Москвы можно за сутки, а порой и того быстрее. Дороги, как всегда в эту пору, разъезжены, возок немедленно завязнет, а легконогая лошадь найдет тропочку-обочинку!
Так и вышло. К исходу ночи он прибыл в свой дом в Москве, поспал несколько часов и так же, на сменных, помчался в Петербург.
Алексей приехал к себе на Сергиевскую ночью и с трудом сдержался, чтобы не ринуться к Наталье немедленно. Он бы и ринулся, но старый слуга Ерофеич, который стерег дом во время отсутствия хозяина, самым подлинным образом лег на пороге всеми своими старыми костьми и поклялся, что барин уйдет из дому только через его труп. Спустя минуту бешенства Алексей понял, что Ерофеич прав. Весь в дорожной грязи, едва передвигающий ноги – хорош же он будет визитер в изысканном особняке Голицыных!
Ерофеич в две минуты спроворил баньку, а потом Алексей не заметил, как уснул. Подхватился чумовой и злой, раскричался на слугу, что позволил уснуть, что не разбудил, а потом несколько утихомирился и послал казачка с запиской к Наталье – известить о своем приезде, наказав ждать ответа. Но казачок воротился без оного, сообщив, что господа с вечера уехали в загородный дом к брату князя и празднуют там именины. Воротятся только завтра.
Алексей опешил. Было такое ощущение, словно он с разбегу врезался в стену. Собственная лихорадочная спешка показалась совершенно дурацкой. У него разболелась голова, да так, что впору просить Ерофеича сделать ему уксусный компресс, как барыньке, страдающей мигренью.
Алексей подошел к окну и с тоской уставился на улицу. Начался дождь – серый, унылый, бесконечный петербургский дождь. Стекло, к которому Алексей приткнулся горячим от нетерпения лбом, нагрелось и запотело от дыхания. Алексей провел по нему пальцем, рисуя загадочный вензель. Потом на стекле возник женский силуэт... Алексей зло мазнул ладонью, стирая абрис. Чего он только не возомнил себе, прочитав Наташино письмо! А вдруг это всего лишь обычная шуточка его взбалмошной кузины, которая то посоветовала влюбленному найти забвение с другой, то решила потешить его призраком надежды... таким же зыбким, как силуэт, нарисованный на запотевшем от дождя стекле!
Алексей вдруг замер, пристально вглядываясь в серую муть, колыхавшуюся за окном. Небольшая черная карета появилась из-за угла и стала напротив крыльца.
Он сразу узнал эту карету...
«
Роняя все из рук и путаясь в плаще, ежеминутно подскакивая к окошку, чтобы посмотреть, не уехала ли карета, и отчаянно крича на ошеломленного – никогда тот не видел барина таким! – Ерофеича, Алексей наконец кое-как оделся и выскочил на крыльцо. И в ту же минуту приотворилась дверь кареты.
Сердце взбалмошно стукнуло.
Снова, как тогда, камеристка в черном плаще с капюшоном вышла вон. Но, в отличие от прошлого раза, она не молвила ни слова, указав на приотворенную дверцу: служанка не сомневалась, конечно, что он кинется внутрь, как кот к миске со сметаной!
И он кинулся было, но, уже шагнув на ступеньку, вдруг сообразил, что больше напоминает мышонка, который, прельщенный огарочком свечки, спешит в мышеловку.
Алексею мгновенно стало стыдно своей поспешности, он попытался сделать вид, что не так уж торопится, но оскользнулся и неуклюже влетел внутрь.
Камеристка фыркнула за спиной, но тотчас подавила смешок – вернее, он был отрезан захлопнувшейся дверцей.
Алексей снова очутился в непроницаемой тьме. И снова ноздри его расширились, затрепетали, ловя знакомый розовый аромат.
– Ну, иди сюда, – послышался женский шепот, и руку Алексея стиснули шелковые перчаточные пальцы.
