общаться, нет не так… проводить время в вольере с этим животным? Он просто поставит здесь камеры и этого будет достаточно. Да, он так и сделает.
Красменоттос, будучи достаточно чувствительным и тщательно скрывающим эту свою слабость, действительно попросил поставить в вольере записывающие устройства и только через недельку, предполагая, что за неделю-то она должна успокоиться, уселся в глубокое кресло перед экраном. Его душевное равновесие пришло в норму. Он был готов вновь хладнокровно приступить к решению вопроса, стоящего перед ним. В конце концов, он в силах адекватно оценить происходящее, ведь именно поэтому ему и поручили эту работу.
На площадке перед бассейном Лу не было видно. Переключив экран на другую камеру, центурианин некоторое время всматривался в сумрак под деревьями. Не видно… Где же она может быть?
Поперхнувшись коктейлем, он закашлялся. Лу смотрела прямо в третью камеру. Она подошла очень близко, и видны были только глаза. Зеленые, с длинными ресницами, пряди светлых длинных волос падали, не закрывая прямой, отчаянный взгляд. И третья камера погасла, через минуту еще одной камеры не стало…
Красменоттос встал и, держась за край стола, смотрел на экран, где один за другим меркли маленькие экранчики. Наконец, погасли все шесть…
Некоторое время он стоял неподвижно. 'Интересно, кому-нибудь еще так же везло с темой дипломного проекта?', подумал он. 'Ну почему именно он должен ковыряться в этих существах, под названием люди. Слишком они уж сложные… Стоп! Для чего сложные?'
Мысль мелькнув, ускользала… Красменоттос злился. Злился из-за все возрастающего сомнения. Он сомневался, что все еще хочет сделать дипломную работу так, как ему порекомендовали. Быстро и красиво доказать, что раса людей не является расой существ разумных космических, тем самым позволить опираться на науку тем политикам, которые жаждут все новых территорий и колоний, позволить им игнорировать живущих там существ…
Молодой центурианин встал и прошелся по комнате.
'Где же выход? Пойти и сидеть в вольере, наблюдая за ней, как за…?'. Но эта мысль с некоторых пор вызывала в нем все большее сопротивление. Есть пара их фраз…
Медленно запустив процесс перевода, он принялся листать все, что было собрано о людях в их библиотеке. Не густо. Анализ воздуха на планете, анализ почвы, природные ископаемые, наличие лесов, рек…и только несколько слов о диких племенах людей. Позже — о городах людей, все с той же низкой оценкой уровня интеллекта… Сухие цифры, тесты, баллы… Будто заговор какой-то, ни слова о культуре, психологии, хотя бы о повадках, что ли!
Пикнул и замигал о готовности переводчик, и на экране появились пятьдесят две строки перевода под двумя строчками исходного текста.
Красменоттос поежился. Ему становилось все хуже. Вот почему им казалась их речь неподдающейся пониманию. Как можно говорить и выражать мысль в двадцать раз короче, чем они?!
Но, когда до него дошел смысл последней фразы, он опять встал. Вспомнив отчаянный пронзительный взгляд, он выскочил в коридор и, все ускоряя шаг, почти бегом добрался до вольеров… Вот эта калитка… Ее нет… Почему ему так хочется, чтобы ничего не случилось, чтобы его глаза вновь встретились с ее глазами?
И они встретились… только зеленые глаза были безжизненны…
Мертвая, она смотрела в чужое небо, а он смотрел на нее.
Девушка лежала под водой бассейна, немного всплыв, насколько позволяла короткая веревка, привязанная к камню и к шее Лу. Длинные волосы струились вокруг нее, измученное лицо было теперь спокойным. Он смотрел и смотрел на нее, словно пытаясь проникнуть сквозь это мертвое молчание, чувствуя свою невольную вину в том, что только ее смерть заставила его взглянуть на нее по-другому.
Красменоттос развернул листок бумаги, который ему принес служащий, убиравший опустевший вольер. Ровные ряды знаков, которые он неуверенно перенес в переводчик, стали выстраиваться во множество центурианских букв. Положив длиннопалую руку на листок, он закрыл глаза.
… Много солнца… зеленых листьев… двое… счастливы… ребенок…
Красменоттос сжал руку в кулак. Ему не хотелось дальше погружаться в воспоминания Лу. Ей больно. И ему… Но все-таки читая перевод, центурианин почувствовал, как кожа его покрывается мелкими пупырышками… Он услышал ее прерывистый нежный шепот…
Отзовись. Одиноко. Солнца нет. И одна я.
Пустота. И высоко реет птица чужая.
Пыль и грязь, и нелюди. Я живая, немая,
Скоро буду свободна. Я к тебе улетаю.
В эту минуту в памяти Красменоттоса отчетливо встало ее лицо, когда она смотрела на него снизу вверх, только что прошептав умирающему:
— Я скоро к тебе приду…
…Дипломная работа Красменоттоса с его нашумевшим заключением, что раса людей заслуживает большего внимания и изучения, чем было ей уделено, осталась пылиться на полке. Однако, приготовления по освоению пригодной к жизни планеты Х были приостановлены до более глубокого изучения вопроса.
Не те паруса
Счастье есть идеал не разума, а воображения.
Она проснулась в одно прекрасное дождливое утро и улыбнулась от предчувствия. И не было в это утро ничего необычного, ничего странного, просто шел теплый летний дождь, в котором играла замечательная радуга, перекинувшаяся через бившееся пенным прибоем о камни море. В теплом влажном воздухе носились чайки, пахло водорослями, выброшенными ночным штормом на берег, и… рыбой. Посмотрев на потемневшую от сырости и времени стену родительского дома, стоявшего почти у моря, она подумала, что на этом покосившемся гвоздике, торчавшем здесь с незапамятных времен, могла бы висеть… его куртка. Он приплывет на прекрасном паруснике и увезет ее отсюда.
Она встрепенулась. Ну, конечно, она сегодня его непременно встретит, поэтому и встала так рано. Перехватив длинные волосы лентой, она выбежала на улицу и взглянула на вздыхающее море из-под ладони. Да, она встретит его там, у того дальнего островка, одного из множества таких же небольших островов, которые разбросаны у входа в их бухту, и которые сейчас еле виднелись в сетке дождя…
Отголоски ночного шторма откатились далеко в море. Там тяжелая волна ворчливо мотала одинокий бриг с потрепанными основательно снастями, не пуская его к спасительному берегу. Парусник носился по пустынной глади моря как-то уж совсем легкомысленно и весело.
Проснувшись на палубе своего брига, уже не молодой, поношенного вида капитан с удовольствием расправил затекшие плечи. Моросил легкий дождец. 'Это хорошо, что не ливень…', отметил он про себя. Штормило слегка. И его тоже. Клочья влажного тумана застилали горизонт. Руль в одиночестве радостно крутился то вправо, то влево. Матрос, подложив ладонь под щеку, мирно спал.
— Йо-хо-хо!!! — гаркнул ему в ухо капитан.
Испуганный матрос, чуть не лишившись дара речи, попытался встать на ноги, но удалось ему это не сразу. Капитан, похлопав его по плечу, улыбнулся:
